«Остров проклятых»: Аномалии коллективной психики запада. ЧАСТЬ I

Русские ощущают себя победителями фашизма, и чувство победителей не отягощено никакими комплексами вины или сопричастности. Иное дело наши западные союзники. Почему-то у победителей фашизма на том берегу океана цвета гордости смешиваются с оттенком обращённой внутрь тревожности, словно они сами причастны к лагерю побеждённых. Это чувство сродни страху человека, случайно узнавшего о тяжёлом наследственном недуге у близкого родственника.

---

Погружение в тайны безумия становится распространённым художественным приёмом. В радикальной способности познать сокровенные закоулки человеческой души психиатрия даёт солидную фору психологии. Пока

психолог, подобно терапевту, бережно ощупывает проблему сквозь покровы многочисленных условностей, психиатр с хирургической решимостью обнажает больной орган: вот, полюбуйтесь, что там происходит! Наверное, поэтому всё больше писателей и сценаристов стремится жанр психологической драмы накалить до градуса драмы «психиатрической», обращаясь к внутреннему миру сумасшедших.

«Shutter Island» (в русской версии «Остров проклятых») — произведение именно из этой серии. Место действия — закрытое лечебное учреждение на одиноком острове. Почти все герои — либо душевнобольные пациенты, либо их подозрительно странные эскулапы. В этом заповеднике безумия следователю Службы федеральных маршалов США Эдварду Дэниелсу предстоит раскрыть необычное преступление: исчезновение детоубийцы, подверженной маниакальным приступам насилия. Детектив, триллер и психологическая драма — зритель может предвкушать три удовольствия в одном сюжете!

Но у произведений такого рода есть ещё и четвёртый аспект. Касаясь фобий и маний отдельного человека, талантливый автор неизбежно раскрывает психологические проблемы целого общества, коллективные душевные недуги, страхи и риски больших человеческих масс. Как Достоевский в «Бесах» или в «Братьях Карамазовых» обнажал больные нервы русского общества, так и сейчас Дэнис Лихэйн, Лаета Калогридис и Мартин Скорсезе демонстрируют тревожные центры общества американского (а шире — касаются проблем, присущих коллективному сознанию всего Западного мира).

Следователь Дэниелс — в прошлом солдат, освобождавший концлагерь Дахау. В жизни Затворённого острова (многозначное слово «shutter» — ставень, засов, затвор — в отношениях с внешним миром может символизировать как защиту, так и блокаду) следователю упорно мерещится тень фашистского прошлого. Параллелей с концлагерем хоть отбавляй: принудительное удержание пациентов, полное бесправие обитателей изолированного мирка перед всесильной администрацией, жёсткий регламент, конвой, колючая проволока. Но самое страшное — слишком много улик указывает на то, что здесь проводят эксперименты над людьми. Попытка вырастить новую породу управляемых существ — явно не самодеятельность врачебного персонала. Судя по всему, страшная селекция проводится под покровительством могущественных политических сил в руководстве страны. Тень Дахау падает на всю Америку...

Рефлексия на тему фашизма лейтмотивом проходит через всё послевоенное искусство Запада. Зарождение фашизма рядом с нами, среди нас, внутри нас — это неизжитый страх западного общества. Яркий пример: «Повелитель мух» нобелевского лауреата Голдинга. Страшная история фашизации цивилизованных подростков, из-за аварии оказавшихся на изолированном острове, завершается вопросом офицера-спасателя: «Доигрались?... Казалось бы, английские мальчики могли выглядеть и попристойней... Вы ведь все англичане, не так ли?» Это отчаянный вопрос самого автора к читателям: если мы все англичане (шире — европейцы), то откуда же прорастают семена коричневого кошмара?

Формально англичане и американцы — такие же победители фашизма, как и русские. Но в русском художественном творчестве ХХ века нет и грана той вызванной фашизмом рефлексии, как у англосаксов. Фашизм воспринимается как нечто безусловно чуждое и враждебное, не имеющее ни малейших шансов прорасти в русской душе, на русской почве.

При чтении российской политической публицистики двух последних десятилетий может сложиться совсем иное мнение. Здесь как раз тема отечественного неонацизма рассматривается чуть ли не в качестве угрозы номер один. Однако несложно заметить, что страх перед призраком «русского фашизма» демонстрируют преимущественно те публицисты, которые не ассоциируют себя с русской цивилизацией. Как правило, это неофиты западных ценностей, трансляторы западных духовных волн, и характерные западные страхи они переносят на русскую почву. Однако этот страх, широко разлитый в публицистике, не нашёл никакого отражения в российском художественном творчестве. Не только в подцензурные советские времена, но и в пореформенные годы у нас не появилось ни одного популярного, резонансного произведения, посвящённого угрозе фашистского перерождения. Следовательно, проблема, которую навязчиво муссируют СМИ, не получает отклика в «коллективном бессознательном» русского народа. Русские ощущают себя победителями фашизма, и чувство победителей не отягощено никакими комплексами вины или сопричастности.

Иное дело наши западные союзники. Почему-то у победителей фашизма на том берегу океана цвета гордости смешиваются с оттенком обращённой внутрь тревожности, словно они сами причастны к лагерю побеждённых. Это чувство сродни страху человека, случайно узнавшего о тяжёлом наследственном недуге у близкого родственника. Затаив дыхание, посвящённый начинает всматриваться в себя: не обнаружатся ли те же самые врождённые признаки? Точно так же ощущение теснейшего культурного родства между англосаксами и немцами заставляет победителей рефлексировать вместе с побеждёнными. Это последствия глубокой психологической травмы, которую пережила в итоге Второй Мировой вся без исключения Западная цивилизация (в то время как русские или китайцы, напротив, вышли из военного пекла более уверенными в своих духовных силах).

Но вернёмся на Затворённый остров. Столкнувшись с глубоко законспирированной системой противодействия, Эдвард Дэниелс оказывается в полном одиночестве. Лечащие врачи водят его за нос, персонал запуган, секрет острова покрыт тайной мрака, только душевнобольные пациенты тайком сообщают один ужасающий факт за другим. Даже напарник, агент USMS Чак Оул, в критический момент исчезает. Есть подозрение, что напарник — только наживка в ловушке, куда творцы бесчеловечных экспериментов заманили чересчур дотошного следователя. Здесь зритель переживает ещё один перманентный страх современного западного человека, пожалуй, более сильный, чем боязнь фашистского рецидива, — страх одиночества.

В ХХ веке сознание западного человека оказалось между Сциллой и Харибдой. Отказавшись от традиционной родовой структуры общества, которая никогда не оставляла индивидуума наедине с самим собой, прогрессирующий мир встал перед дилеммой: либо одинокая личность, затворённая от окружающих ставнями собственного privacy, либо искусственно смонтированная механическая общность явно тоталитарной природы. Непростое распутье... Складывается впечатление, что Дэниелс — единственный обитатель острова, делающий выбор в пользу личной свободы, остальные предпочитают роль винтиков лечебно-экспериментальной машины. Роковой выбор лишает маршала надежды на безмятежную жизнь, но сразу же увенчивает его ореолом единственного положительного героя.

Этот характерный ответ на вызов эпохи, предложенный послевоенным Западом, — свободное одиночество превыше механического коллектива! — кажется, полностью соответствует фабуле «Острова проклятых». Зритель ещё не знает, какая горькая усмешка автора ждёт его в финале. Свободный выбор и подвиг борьбы окажутся чистейшим самообманом...

Продолжение следуетВладимир Тимаков