Наставление современным историкам из глубины веков

Российская история

Жизни всех древних от самого начала России

1767 года.

П Р Е Д И С Л О В И Е.

Каждому просвещенному человеку известно, что знать самого себя есть первая и нужнейшая наука. А показать каждому гражданину начало его отечества, онаго свойства, различность народов, оных произхождения, действия, склонности, нравы, разныя перемены и разныя приключения, из которых произойти может прямое наставление, чему следовать, и чего убегать должно, есть дело, в котором многие просвещенные общественной пользы желатели давно упражняются, и коего совершения не только каждое государство, но и весть просвещенный свет давно желает; ибо ныне все Християнския в Европе Монархии подобны искусно заведенным часам, составленным из многих пружин и тончайших частиц, одна другой соответсвующих, от исправности которых благосостояние целаго корпуса зависит. По той причине многия Государства не только тщатся иметь исправную своего отечества Историю, но и чужия, переведши на свой язык, заставляют искусных и трудолюбивых Мужей общую из оных составить систему.

            Одни только мы поныне не следовали сему общему предприятию; хотя в прочем больше имеем средств для сочинения Истории нашего отечества, нежели прочие чужестранные народы: ибо смело сказать можно, что ни одно Государство таких верных не имело записок, какими не только наша Академическая библиотека, но и многие партикулярные домы обогащены.

            Многие народы принуждены были из баснословия первоначальные историческия выводить действия. Они умствованием и разными догадками из басен нравоучения, из нравоучений прошедшия действия, из действий такие нравоучения производить старились; и таким образом связывали свою Историю. Но мы имеем толь много драгоценнейших и вернейших записок, немало искусно собранных Летописей, множество подлинников древность изображающих, что из оных без всякаго умствования, которое не столько изъясняет, сколько затмевает истину, можем собрать справедливую Отечества нашего Историю. При таком драгоценнейшем изобилии для чего не воспылаем искренним желанием к исполнению воли Монаршей, желания Отечества и своей должности? Премудрая наша МОНАРХИНЯ сама в сочинениях, к пользе и славе вечной нашего Отечества служащих, безпрестанно трудится; и я смело сказать могу, не подданнаго, но Философским языком, что наставление ЕЯ для Уложения данное, для меня превосходнее всех древних Греческих Мудрецов узаконений, в которых строгость с милосердием смешаны, не взирая на то, что вода с огнем весьма несогласны.

            Говорят, что Ликурга и Соломона узаконения много Грекам славы зделали; но при всем том мы зрим в их узаконениях, много преосвещения и безчеловечия; на пример: один из них дал закон Грекам, дабы любили детей своих. Такое узаконение есть излишнее: ибо такой закон в каждаго человека и без Ликурга естество внушило. В другом месте повелевает он ненавидеть рабов; что безчеловечию причесть надлежит. Другой их Законодавец на публичных площадях велит на кулаках биться девицам нагим. Варварское и неблагопристойное учреждение! Когда ж и такие Законодавцы от всего света великой похвалы удостоились, то что сказать должно о ТОЙ КОТОРОЙ все наставления наполнены просвещением, премудростию, кротостию и такою справедливостию, которая ничего в себе жестокаго и человечеству противнаго не имеет? Древние Законодатели, где думали быть справедливыми там, естьли их разсмотришь с разсужением к человеколюбию клонящимся, едва они не были тиранами и человеческой природы гонителями. Славнейший Афинский Законодавец и многие Римские велели губить тех рабов, кои о собственной своей пользе помыслить осмеливались; а наши МОНАРХИНЯ, МАТЕРЬ и ЗАКОНОДАТЕЛЬНИЦА, о том старается, дабы и беднейшие рабы могли иметь что нибудь собственное, чрез что могли бы быть несколько довольными.  Плиний и многие естества Изследователи утверждают, что есть такия птицы, которыя оставляют свои гнезда, когда оныя тронет какая нибудь рука. Ежели ж безсловесное животное толь много о занятом им ревнует месте, то кольми паче должно быть несносно человеку, (естьли то он когда нибудь понимать станет) что не только место, на котором живет, но и тот шаг земли, на котором стоит, ему опасен, и всегда с онаго согнать его можно? Все сии и оным подобныя человечество отяготить могущия обыкновения, Премудрая наша. МОНАРХИНЯ исправить великодушное имеет попечение, и в сочиненном ЕЮ Наказе о всем том тонко и премудро разсуждает.

            Я приемлю смелость здесь упомянуть несколько слов в оной премудрой Книге находящихся, которыми МОНАРХИНЯ наша всех как древних, так и нынешних ученых Мужей решила сомнение. От Аристотеля времен по нынешние дни многие умствующие Законописатели неизчисленные написали томы о разном свойстве владений. Иные из них Республиканскую вольность, а иные самодержавное правление прославляли. Но естьли их писания здравым разобрать разсуждением, то в каждом из оных явное найти можно пристрастие: ибо обыкновенно Республиканцы хвалят свою вольность, а подданные самодержавство. Но все их долговременныя и неизчисленныя ссоры пятью словами Премудрая решила МОНАРХИНЯ. Тонко вопрошает: В чем состоит вольность, и какия быть должны следствия оной? Нет такого малоразсуднаго человека, который бы того не знал, что свойство вольности должно споспешествовать ко благополучию общественному, и что следствия оной должны быть истинна и добродетель: ибо ни в одной Республике творение зла не дозволяется. Когда же вольность состоит в делании добра, то сия златая вольность нигде толь свободнаго,  как в России не имеет пристанища. Никто оную столько не защищает, как наша МОНАРХИНЯ, которая даже до Матернаго увещевания снисходит, дабы мы оную наблюдали. Чтож касается до Анархическаго правления, многими пристрастными Писателями прославляемаго, то можно бы несколько томов наполнить важными доводами, онаго безполезность доказать могущими; но довольно сказать, что естества порядок доказывает нам, что власть Самодержавная полезнее общественнаго правления. 

Мы видим, что и в Республиках отец имеет главную власть над всеми своими детьми; следовательно (и по их разсуждая мнению), хотя может иной сын быть разсудительнее отца, однакож ни одно Республиканское право не дозволяет сыну повелевать своим отцом. Хозяни и в Республике повелевает всеми домашними. Таким порядком будучи управляемы человеки, составляют общественное согласие. Когда же ты с отцом равны были дети, а с хозяином слуги, то многия бы от того произошли помешательства. Государь самовластный равным образом есть отец своих подданных, и хозяин в своем Государстве; следовательно должно ему и по естественному праву разсуждая главно повелевать своими детьми, и самовластно господствовать в своем доме, дабы оный в добром содержать порядке; из чего следует, что самодержавное правление полезнее Аранхическаго. 

            Не упоминаю я о иных главах, которыми премудрое сие сочинение наполнено; оныя скоро увидит свет в новом Уложении, в составлении котораго наша МОНАРХИНЯ безпрестанно трудится; то только скажу, что великое трудолюбие нашей МОНАРХИНИ каждому должно служить примером трудиться во всем том, что для общества полезно. Кому то неизвестно, коль виликия МОНАРХИНИ нашей изливаются милости на тех, кои в полезных обществу упражняются сочинениях? Чего же нам еще не достает? Конечно ничего иного, как только охоты и трудолюбия. То правда, что ни одно почти сочинение толь великаго труда и терпения не требует, как История. Ибо собрать множество разных списков, не изключая и площадных, в которых часто, ежели не очевидная вещь, то по крайней мере тень оныя обрящется, кою здравым разсуждением разчится, можно будет и важность дела увидеть; по том оные множественные списки сличать; праведные повествования отделять от неосновательных; а то и за правду почтется, не полагаясь на том, всему доискиваться подтверждения у чужестранных Авторов; каждого Историка счислять летописание, несогласия их уравнивать, находить оных причины, и из оных выводить иснинну; Писателей разбирать свойства; время, в которое они писали, и многия иныя тончашия наблюдать околичности, есть дело долгаго времени, виликаго труда, постоянства и великой к собиранию Истории склонности требующее. 

            Но можно ли нам от толь похвальнаго труда уклоняться? Не должно ли каждому честному гражданину все свои употреблять силы, дабы всевозможныя Отечеству оказывать услуги? Воззрим мысленным оком на ТУ, которая есть главою и совершеннейшим нашего Отечества благополучием, какия ОНА ради зделания нас щастливыми труды предприемлет! Оных здесь описать не возможно: ибо больше бы было томов моего предисловия, нежели Истории; то только скажу, что едва не большая часть ЕЯ подданных в сладком в то время еще бывает погружен сне, когда сия ВЕЛИКАЯ ГОСУДАРЫНЯ о благополучии своего народа помышляя, уже в своем кабинете трудится. Сие не всем известно; но тем больше похвально: ибо многие Монархи тщеславием были к добродетели побуждаемы; и наша оныя производит так, что драгоценнейшия ЕЯ для Отечества труды одним только НЕЕ находящимся Министрам известны.

            Я давно усердное имея желание исполнять волю нашей Премудрой МОНАРХИНИ, принялся к сему сочинению. Правда, что в начале онаго великия имел я трудности, так что едва имел надежду в моем успеть желании. Хотя я и собрал до сорока разных книг о России упоминающих; но не доставало мне многих древних иностранных Авторов, на мнении которых, согласном с писанием наших Летописцев, хотел я утвердить Историю. В сем случае принял я прибежище к Императорской библиотеке. Выпросил у Надзирателя оной, что мне дозволил туда приезжать и всего потребного в тамошних книгах доискиваться. Тогда я принужден был, малейшее имея о чем нибудь сомнение, ездить в библиотеку, и видя, что трачу больше времени на езде, нежели на сочинении, выпросил я там горницу, и туда на несколько месяцов преселился, пока все нужное из разных книг не выписал. Тогда я вдруг многими записками, множественными Авторами и оных на других ссылками довольно зделался богат. Прежде всех попалась мне в руки История Тайнаго Советника Татищева, или лучше сказать, к оной предисловие;  ибо История им писанная, таже, что и в Несторе разве несколько из оной потребных вещей пропущено. Правда, что труд сего Мужа вечной похвалы достоин: ибо он больше десяти лет, как говорят, в сочинении своем трудился; однакож удача желаниям его не со всем соответствовала. Он собрал до тысячи книг, как сам пишет, так в несогласиях оных напутался, что в своем предисловии пишет вещи со всем с правдою несходныя. Часто теми, на которых ссылается, опровергает свое мнение, а изъясняя иных мнения, не редко оныя затмевает.

            Он пишет, что Борис, Князь болгарский, имел в плену Воеводу Греческаго Федора Кифара , и что борисова сестра была в полону у Греков. Такой замен Г. Татищевым , и теми, на которых он ссылается, зделан не несправедливо: ибо известно, что сей Князь, который, по описанию многих веры достойных Авторов, Друсом назывался, был Греками побежден, и сестра его, взятая в полон вместе с городом Доростелем, в Константинополе была крещена, и сочетана браком с Федором Кифаром. Кифару же не льзя быть в полону, по тому что он не был в то время Военачальником, и о его тогдашнем походе никто из Греческих Авторов не упоминает; но Г. Татищев в том невиноват, что ему справедливые Историки в руки попали. Простительно ему и то, что он утверждает, яко бы Славянския буквы были зделаны церьковьным Учителем Иеронимом около 329 году, по тому что многие Авторы тоже утверждают. Но Иероним жил в таких местах, где Славянский язык в употреблении не был. Он всю жизнь препровел на сочинениях церьковных, выбирая все ему нужное из книг Еврейских. В сем мнении Тайный Советник Татищев ссылается на Стрихопскаго,  который весьма много писал с правдою несходнаго. В другом месте также Г. Татищев привязавшись ко мнению Стрихопскаго, утверждает, что мы Славянскую грамоту прежде получили, нежели Поляки. Но сие обоих их мнение неправедно: ибо Поляки и по ныне Славянской грамоты не употребляют, и никогда оной не употребляли, а они приняли буквы Латинския. 

Он также утверждает, что святый Кирилл противу Иулиана Апостата писал на Славянском языке. Во перьвых святый Кирилл, живши почти всегда в оном городе, Славянскаго языка тогда знать не мог: в оноеж время все ученые люди употребляли Греческий и Латинский язык. Второе, что сей бы его труд был напрасен, но тому что Иулиан такой критики разуметь бы не мог. Таже утверждает Г. Татищев в своем предисловии, что Российское Государство еще прежде Владимира Христианскую веру исповедывало. То правда, что многие о том пишут; но сие касается до Князей болгарских, Моравских и ниых, а не до нашего Государства: ибо в древния времена, когда Олег и Игорь оружием своим прославились, Россиянами почти всех Славян называли так, как прежде Варяг, Россов, Радимичей, Полян, Новгородцев и иных Славянами. Сомневается о бытии святаго Андрея Апостола в Новеграде. 

О том пишут многие Авторы, что сей Апостол был за Днепром и во многих Славянских землях; следовательно мог быть и в Новеграде. Все наши Летописцы сие утверждают; и так не знаю, для чего Г. Татищев то опровергает. Он негодует и на тех, кто наших Князей производят от Мосоха. Из чего видно, что сей Автор хотел и глубочайшую древность знать обстоятельно; но тому почти статься не можно. Все наши о древности писания очевидных доказательств не имеют;  но должно верить тем, которые нам разных времен действия писанием своим предали. Начало Историй всего света по большей части двумя текло источниками. Многие произвели начальныя историческия действия от баснословия, а прочие поверили писаниям Моисея, котораго повествования человеческому разуму внятнее всех тех, коими разные баснословные и древнешие Историки и Философы наполнили свои книги. Есть такие, кои и поныне мнения, Пармения, Эмедокла, Анксагора и иных утверждающих, что как только начался свет, то мы уже в нем были, почитают за справедливыя. Естьли им угодно, они могут поверить Японским Учителям и некоторым Эгоистам, утверждающим, что нас и теперь нет.

            На против такого Моисеены Писания с человеческим разумом сходны, и ничего в себе темнометафизическаго не имеют. Можно и его описания опровергать, и находить в них несходство с нынешними нашими мыслями; но какая из того прибыль? Что до темной Древности касается, то я последую лучшим древним Авторам, связываю из оных мое о Древности России повествование. Большинство голосов для мне неважно. Я последую тому, который сходнее с правдою пишет. Может статься, что и мое описание Древности многим покажется сомнительным. Каждый волен прилепляться к такому Автору, который ему нравится. О Древности же писали около 1000 человек, но почти всегда несогласно. Во всем надобно иметь щастие; и Автор по большей части тот хорош, который кому нравится. На пример: некоторым Никонов список весьма понравился, и Издатель онаго в своем к оному списку предисловия утверждает, что оный писан обстоятельнее и с правдою сходнее всех прочих Российских летописей. А мне кажется, что ни в одной почти Российской летописи, которыя я в Академической библиотеке читал, нет столько забобонов, сколько в оном списке. Оный будет, как объявляет Издатель, состоять в девяти частях. 

Но естьли из онаго выбрать только то, что до Российской Истории надлежит, (я здесь разумею такую Историю, которую разумные люди читать могут) то из онаго выдет один том действий с правдою сходных; а прочие все будут наполнены грубым суеверием, несправедливым описанием действий Греческих Царей, и разными больше смешными, нежели удивительными приключениями множественных колдунов и волшебниц. Естьли я на оный список часто ссылаюсь, то единственно для того, что в нем много есть списаннаго из Нестора; я в том только оному списку верю, в чем он сходен с Нестором и с прочими. Что оный Никоновский список  Издатель от басен не очистил, и на толь многие томы разположил, мне кажется, что причиною сему то, что он думает о нашем Российском народе так, как оный был до того за сто лет. В то время наши купцы да и прочие такую бы книгу разцеловали; но ныне наш народ в просвещении со всеми прочими равняется; по чему такими баснями, коими наполнен Никонов список, нас прельстит не можно. На против того я не только в наших, но и в во внешних Летописцах такого безпристрастия и точности не нахожу, какою наполнен Нестор: ибо сей Историк меньше всех почти древних Писателей баснословен; а я по большей части верил тем Древность описуюищм Авторам, которые с правдою сходнее писали. 

Особливо я боялся наполнить Историю мою странными чудесами и многими баснями, дабы вместо исторических описаний не набаять тьму сказок. Не старался я Праотцев наших производить от Аргонавтов, так как богемцы; ниже наших героев кормить волчьим молоком, которым Римские Историки прежних своих Государей воспитали. Не выводил я древних наших Предков от богов, так как древний Летописец Французский Гунебал де Фредегер утверждающий, что прежний Король Французский был внук Приама, что другой его наследник произошел от Нептуна водянаго бога, ночью из волнистаго своего царства вышедшаго, и с Королевою его матерью соединивагося; а Еразм, Монах, написал, что Еней основавший в Италии царство, и в Капуе город тогда столицу свою имеющий, платил Королю Французскому дань; чему Дон Бапды, Ишпанский Автор, пространно в своей критике смеется, на то не взирая, что ежели Французская древняя История наполнена баснословных богов действиями, то вместо того Ишпанския летописи кругом почти записаны действиями небесными, так что почти с каждым их Полководцем вместе воевали противу неприятеля Ссятые или Ангелы с воздуха, как пишет Браядо, бросая в низ он сам не знает что. 

А Диего и Кольменар и то приписали чудотворению, что Ишпанцы до седьми миллионов бедных Американцев замучили, как видно о том в критике Иоанна Брута. Не будет у меня таких сказок, какими Историю свою наполнил славный Итальянский Автор Аргост, написав, что Кавалеры Карла Великаго долгое время воевали споря о шлеме, который Гехтор носил в Трои. Не съели в моей Истории ни одного Князя жабы, которым скормили Гатона, Герцога Магенскаго, Иоанн Шрамний, Могунтин, Центуриатор, Петр Марзей, Агрилин и Генубранд, славные Немецькие Историки. А Попееля, Польскаго Князя, многие Польские Летописцы мышами затравили. Правда, что очень много найдется в свете людей робяческия мысли имеющих, которым великолепно разсказанныя басни нравятся. Таковым лучше покажется прочесть сказки о Озирисе, о Бахусе, о Геркулесе, о Тезее, нежели простым слогом описанныя истинныя исторические действия, для того что слабыя воображения и мылыя мысли больше пленяют повествования о разодрании живых львов, о побитии многих велианов, нежели описание действий всякому внятных и обществу полезных. Но я смело сказать могу, что лучше и славнее стократ быть на земле ВЕЛИКИМ ПЕТРОМ или ЕКАТЕРИНОЮ ВТОРОЮ, Премудрые Законы давшими и общество совершенно щастливым зделавшими, (как будет видно в описаниях великих ИХ действий) нежели разодрать всех львов в Ирканских лесах находящихся, метать с Олимпа молнии, посредством Аариадниной нитки побеждать чудовища и многия тому подобныя производить действия.      

Я от таких странных повествований убегать старался; и естьли у меня написано, что наши Предки произошли от Мосоха, то в том я последовал многим Летописцам так утверждающим. Хотя такия сомнительныя описания ныне по большей части почитаются за невыжныя; однако со всем их безполезными назвать не льзя для того, что чрез оныя сохранится память о том, чего мы и ныне ясно не зная, при случаях доискиваться можем; по чему несправедливое есть мнение Издателя лоскутка Российской Истории, под титулом,  Сокращение Российской Истории, называющаго тех сумазбродными, которые Рюрика производят от Августа. Такая мысль больше дерзка, нежели критическая; оною и себя не пощадил Издатель онаго сочинения для того,  что в оном написано, яко бы Варяги, от которых мы произходим, были Дацкие, Шведские и Норвежские Рыцари, по тому что меньше он может сыскать доказательств для подкрепления сей своей мысли, нежели производящие Кия от Мосоха, а Рюрика от Августа. Он пишет, что сих Рыцарей называли морскими Королями; но большая часть Греческих и многих иных Историков называли их разбойниками. Известно, что Греки называли Варягами и тех своих одноземцев,Ж кои по Варяжьему морю разбивали. Многие Авторы о том пишут, что Варяги разныя колена составляли, и на многие развраты были разделены. 

У многих Авторов каждый северный Воин Варягом называется; и так по чему может знать Издатель, упомянутой сокращенной Истории, что оные Варяги, от которых призваны Рюрик, Трувор и Синеус, были Шведы или Датчане? Он скажет, что о том писали некоторые Немецкие Историки. На против того немало веры достойных Авторов писали и о том, что Варяги, от которых мы произходим, имели свои особливыя владения, и назывались Варягами-Россами. Но которые Историки писали с правдою сходнее и безпристрастнее, то могут видеть любопытные читатели в их сочинениях, и в некоторых моих Примечаниях. Теперь то только скажу, что Издатель исторического сокращения весьма неосторожно изъясняет свои мысли. Он пишет, что Варяги, оные его Шведские и Дацкие Рыцари, воевали по морю, а Рыцарь слово, точно значит коннаго Воина, а не мореходца. 

Мне весьма удивительно, что он написав несколько невнятных о Российской Истории строк, может бранить всех древних- и новых наших Истории Писателей, кои с великими трудами собрали многия летописи, называя их единственно за то суазбродными, что Рюрика произвели от Августа а не от Шведских, (как ему хотелось) конных его мореплавателей. Но я не взирая на брань таких мелких Историков, последовал несколько тем, коих они бранят, зная, что кроме брани ничем они еще мнений их опровергнуть не могли; однако точно ли Оскольд от Кия, а Рюрик от Августа произходят, того я за подлинно не утверждаю. Древность всегда многим сомнениям подвержена быть может. И для того я оную описывал неопределенно и весьма кратко. То только скажу, что начиная от Рюрика, все мои повествования на истине основаны, и многими верными Авторами подкреплены, так что никакого не заслуживают сомнения.

            Хотя Лепенхлай утверждает, что Рюрика в России никогда не было; но все его доказательства, в которых великое он делает своим мыслям насильство, весьма мне малыми показались. Я одно только здесь его мнение упомяну, из котораго можно увидеть его о вещах разсуждение. Он пишет, что Великий Князь Российский Василий Иванович, сын Княза Ивана Васильевича и Софии Царевны Греческой, воюя с Крижаками, на голову был побит, и Россиян легло тогда на поле восемьдесят тысяч, а с неприятельской стороны был только убит один человек. Возможно ли такому статься? Хотя бы Россияне и захотели добровольно все умереть, и хотя бы легли на земле, ни мало Крижакам не супротивляясь, то бы из трех тысяч Крижаков (ибо он пишет, что не больше их воевало с Россиянами), которые убили восемьдесят тысяч человек, половина бы умерла от усталости, да и прочие без силы, и как бездушны сошли бы с поля. Я не знаю, как могло статься, что Россияне были так оплошны, что за восемьдесят тысяч своих едва одного неприятеля убили.

            Саксо Грамматик больше всех Немецких Авторов о России писал; но и он несколько пристрастен и суеверен, как видно из его повествования о странных и невозможных действиях Крахи Чародейницы на листе 37. Однакожз весьма в нем много и справедливых описаний. И так, чтоб множеством Авторов равных не запутать и мои повествования, я их различал; разсматривал, в какое они время писали, какие они были люди, и было ли их отечество с нашим в согласии: ибо во время войны народ протиу неприятеля ненавистью обыкновенно бывает заряжен. Тогда Автор, сколько бы в прочем справедлив ни был, будет пристрастен в описаниях действий своего отечества, и всегда пером своим оное предпочтет пред другим. Я по большей части держался Нестора, котораго и все чужестранные Историки обожают, и который по справедливости пред многими, как древними, так и нынешними Летописцами великия имеет преимущества. 

Правда, что и в нем много ошибок, без которых человек быть не может, и коим, может статься, тогдашнее во всем свете общее суеверие было причиноу. Оныя я изъясняю в примечаниях. Петр Могила, Архиеписком Киевский, Брунах Летописец Литовский, Никон и Летописец Новогородский по большей части мною употреблены. Они со всеми своими забобонами справедливее прочих записок. Упомянутых Авторов я сличал с повествованиями чужестранных Историков, писавших о делах Славянских. По большей части употреблял я Гельмольда, яко Писателя Нестору почти современнаго, Саксона Грамматика, Адама Бременскаго, Мехососкаго,         Лиутлранда, Пастория Гиртемоскаго, Гнагнина, Прокопия Кесарийскаго, Дитмара, Зонара, Кедрина, Диодора Византийскаго, Ламберта, Кадлубка, Длугоса, Окольскаго, Сарницкаго, Конституции Польския, Силезскую, Гилдесгеймскую, Кнединбургскую и Богемскую летописи, Герберштейна, Кромера, Солиньяка, Петра из Репы и многих иных, которых имена будут выданы в моих примечаниях.

            Я признаюсь, что собрав до двенадцати одних только рукописных летописей, не щитая множественных записок, из которых многия так писаны, что едва их  разобрать можно, как в некотором темном нахожусь лесу. Все силы употребляю выйти из онаго темноты. Усердие мое к Отечеству и случайное знание нескольких языков много мне вспомоществуют в моем пути. Но естьли в сем моем труде сыщутся ошибки, которых, может статься, я для того не видел, что они мои: ибо всегда чужой порок мы лучше видим, нежели свой; то кто оныя в перьвых моих томах приметит, прошу меня о том уведомить, дабы я впредь зберечься мог. Я знаю, что ни одно сочинение критических примечаний миновать не может, чего я однакож усердно желаю: ибо между многими такими Критиками, которые единственно для того чужия раздробляют дела, дабы себя представить другим говорить умеющими, будут и такие, кои с разсуждением глубоким вникнут во свойство каждаго мною описуемаго действия, и нашед ошибки или мои, или тех, на которых я ссылаюсь, разумною своею критикою будут причиною исправления оных. Такия их примечания, ежели мне сообщены будут, почту за особливую ко мне благосклонность. 

Они не только меня одолжат выведением меня из ненарочного заблуждения, но и Отечеству зделают великую услугу, стараясь о исправлении того, что для пользы общественной весьма потребно. Легко статья может, что много есть в обществе таких записок, коим мне в руки не попали, и в которых лучшее сокровище к обогащению Российской Истории служащее находится. Естьли кто меня оным наградит, вечною оному благодарностию буду обязан: ибо большая моя опасность состоит в том, что бы чего нибудь нужнейшаго для знания общественнаго не пропустить. Правда, что многие ученые люди назначили порядок, каким образом беречься от таких опасностей; однако ни одни из неизчисленных почти Авторов о принадлежностях Истории писавших, не мог показать прямаго пути, которым бы Историографу свободно до желаннаго места достичь было можно. Всегда потребно с одной дороги на разныя сходить стези, ни одной почти из оных не пропуская; следовательно в таком путешествии находящемуся надобно идти оглядываясь на все стороны. Таким образом продолжающий свой путь легко ли моет окончить свое странствование? Можно ли на него негодовать, естьли он на толь многих дорогах, стезях и малейших тропинках чего нибудь такого не приметит, что ему мелкою вещию по причине множественных им прежде виденных предметов показалось, а в самом деле лучшаго его внимания было достойно? 

Такое-то есть путешествие каждаго Историка. В таком пути потребно ему иметь живых и мертвых проводников. Мертвыми и лучшими живых проводниками я разумею примерныя сочинения славных Авторов и верныя запски к описуемой им Истории принадлежащия; а живые провожатые суть те разумные Критики, кои не пристрастием, не завистию, не легкомыслием, но усердием к обществу и желанием тому добра, кого поправляют, будучи побуждаемы, делают разумны свои на чужия дела примечания, и стараются оных погрешности разумом своим на справедливости основанном исправить. На таких кто негодует, то имеет неблагодарное сердце и цены оказанных ему благодеяний не знает. Естьли кто чужия дела исправляет, то видно, что оныя почитает за нужныя и полезныя, когда принимает труд работать около оных. Известно, что около дел ни к чему негодных никто и рук марать не похочет. Сократ весьма разумно и справедливо отвечал говорящим ему приятелям, что про него говорят худо, сказав: Естьли человеки о каком нибудь человеке не говорят ни хорошева, ни худова, то знать его за человека не почитают; и я Сократу последуя, сказать могу, что естьли кто желает, что бы сочинения его никто не критиковал, то видно, что оно критики не стоит. В светеж нчего такого совершеннаго людьми не зделано, что бы другими со временем поправлено или украшено быть не могло. Мы видим и в порядке естества, что в оном ни одна вещь сама собою не стоит так, чтоб от другой никакой помощи не заимствовала. Кто думать мог, в Риме во времена Катона, что бы кто лучше его на Латинском языке писать и изъясняться мог? 

Писания его многие за неподражаемыя почли. Но после теже самые, которые Катона богом Латинскаго языка прежде зделали, а именно: Манадий, Аннгий, Апзоний, Петр Фризий, Сцилион и многие иные Авторы, обломки писаний Катоновых сохранившие, после предпочли оному Теренция, котораго сочинения книгу славный Гроций всегда носил с собою; и когда приятели ему говорили: Ты лучше пишешь Теренция; Гроций так им ответствовал: Теренция инако просвещенные люди разумеют, а робята инако. Еразм в своих эпистолах на стр. 1705. Утверждает, что больше есть разума в одной Теренциевой комедии, нежели во всех Плантоновых, хотя и Планта ученый свет за осьмое почти чудо в учености почитает. Но после Цицерон красноречием своим упомянутых славных Авторов превысил, так что и ныне все ученые мужи равного ему в знании Латинскаго языка не находят. При всем том Фабриций, Андрей Шкот, Иоан Грепий, Яков Мазоний, Напгерий, Викторий, Асконий, Федиян, Иоанн Фридерик Гренопий, а больше всех Себаст Коррад нашли в Цицероновых сочинениях несколько Архаизмов и не мало ветхих Латинских слов, которыя искусными Писателями были отброшены; и так ныне все писания славнаго сего Консула частыми изданиями во всегдашним поправлением соединенными, очищены, что теперь Цицерон в своих сочинениях со всех сторон, откуда не него не воззришь, нравится и сияет. Чтож касается до Исторических сочинений, то многие утверждают, что Криспа Салюстия шпиль Цицеронова к оным приличнее, так что в оном роде, Марциал славный Стихотворец, равнаго Салюстию не находит, написав:  

Hic erer, ut perhibent doctorum corda Virorum, Primus Romana Crifpus in Hiftoria.

То есть: Исполнится Римских всех пророчество сердец, что первый будет Крисл в Истории Писец. 

Но и к сего великаго мужа сочинениям Бартольд Зазанох, Яков Бонноний, Христофор Солд, Бадий, Лаврентий Валя, Гиляриян и Иоанн Рипий разумными своими примечаниями толь много прибавили красы и славы, что Марциалово о нем мнение едва непременно навсегда не останется. Хотя в прочем многие Тита Липия в сочинении Историческом ему предпочитают, и называют его Князем всех Историков; но для меня величественная и в Истории весьма приятная Салюстиева краткость, драгоценнее той Липиевой пространной плодовитости, которая в иных местах и скучна. Салюстий читателей своих кормит пищею, а Тит Липий конфектами. Каждый по своему вкусу разсуждать волен, что лучше и нужнее, пища ли, а при том и весьма хорошая, или конфекты. Умалчиваю я о именах иных многих и славных Историков, дабы длинным моим предисловием не наскучить читателям; то только скажу, что мы ныне в их Исторических сочинениях такия находим ошибк, что многия их писания почитаем за выдуманные басни, описание которых одним только непросвещенным людям ныне простить можно. Геродот такими сказками наполнен; да и многие ученейшие и славнейшие древние Историки такие и многие иные в себе имеют недостатки. 

Нещастное суеверие было причиною таких их заблуждений: ибо ежели суеверных людей часто и глаза ошибаются, то чтож сказать можно о мыслях повсюду разсеевающихся, и верющих тому, что написано, может статься, таким человеком, который то писал, что ему говорил его отец, а сей сыну сон свой разсказывал? Из всех вих мною упомянутых изъяснений заключить следует, что критики не бояться, но желать оной должно. По моему мнению Критик и Писатель должны быть великие друзья; но естьли часто случается, что они один другаго ненавидят, то по крайней мере дела их одно другому могут зделать великия благодеяния и обществу пользу. Я не говорю здесь о такой критике, коею Моргофий в своем Полигисторе, которое сочинение меж славнейшими писаниями непоследнее имеет место, и которое немалую честь зделало Литеральной Истории, наградил на стр. 825.  в томе I. Генриха Дециматора так, что оной здесь и упомянуть благопристойность не дозволяет: ибо такия критики, или приличнее сказать, ругательства, подобны крепко с излишком заряженному оружию, которое часто случается, больше вредит стрельца, нежели ту вещь, в которую он метит.

            В чужих Государствах, а особливо во Франции История их отечества делается от самаго почти начала Франции; оную и поныне всегда дополняют. Разумные Критики с часу на час больше оную расчищают; на несходства делают примечания, и дела сомнительныя разобрав разсуждением, решительно определяют. От сей их похвальной критики общество зрит истину яснее, когда многими древними Писателями учиненныя погрешности видит тщанием других исправленныя, ложныя положения выкинутыя, новоизобретенныя на место оных включенныя, и на конец со всякою подробностию все к Истории принадлежащия обстоятельства ясно и справедливо описанныя. Таким образом История всегда приходит в совершенство, и прочищающие оную от разных несходств истину затмевающих, не только тем не делают ни малейшего ущерба чести прежних Писателей, но еще принося им славу: ибо Историю уподобить можно золотой руде, которую от темных и к употреблению неспособных частиц очищающий, не затмевает оной свойство, но больше оному придает цены и сияния. И так ежели и я сию Историю, древними и новыми нашими Летописцами писанную, стараюсь несколько от разных несходных с правдою повествований и от многих суеверий очистить, то думаю зделать услугу тем, которые прежде меня писали; да и сам почту тех за благодетелей, которые и мои нашед ошибки, оныя исправить постараются. В том наша общая состоит польза, дабы наша История была исправна; о чем каждый по своей возможности стараться должен.

            Принявшись к сему сочинению, я думал-было несколько последовать правилам для сочинения Истории Г. Шлецером, Профессором Российской Истории употребляемым, и три года тому назад в особливом сочинении собранию Академическому представленным, зная довольное его в науках знание и великое трудолюбие; однакож и о том не позабывая, что легче разсуждать, нежели делать, и что славные для сочинения Истории Законодатели Георгий Иоанн Воссий, и Иаков Мазоний, сами Истории не писали; а славнейший Исторический Законописатель Маскарды, котораго книга на Итальянском языке напечатана в Венеции в 1655 году под титулом: dell' arte Hiftorica, то есть, о искусстве Истории, написал весьма неисправную о Венецианских Князьях Историю, так что сочинения оной одну только часть, от своего дела отказался, по тому что явились тогда на него Критики, ему весьма досадные, но справедливые; однакож я желая последовать их и Г. Шлецера правилам, начал собирать разные списки, сличал оные, и думал решить дела по большинству голосов. Так почти все ученые в чужих Государствах к Историческим сочинениям приступали. Но с крайним моим удивлением, я нашел в них великое согласие, так что с двенадцать летописей почти списаны с Нестора; и естьли что в них прибавлено, то до Российской Истории не столько, сколько до чужестранной принадлежит. Иной бы такому согласию радовался; но оно меня весьма опечалило, по тому что они Нестору и в повествованиях с правдою несходных последовали, и оныя крепко утверждали. Причину такого страннаго согласия я тотчас нашел, разсудя о древней политике, или лучше сказать, о древних нашей земли обыкновениях и о свойстве, качествах и силе наших Писателей.

            В иностранных землях, естьли кто сочинит Историю, то наследник его или еще современьщик будучи  ученый, а часто при учености и тщеславный человек, читает издание Историческое своего предка глазами чрезмерно критическими. Ежели найдет в нем какую малейшую ошибку, или какую либо двойнаго знаменования речь, то привязавшись к оной, пишет целый том, и вместо изъяснения больше прежнее повествование затмевает. Сие произходит от вольности в писании и от самолюбия человека ученаго, который не погрешности других исправлять, но себя свету человеком ученым показать желает. От того в чужестранных Исторических писаниях великое находится несогласие. На против того наши Летописцы со всем другаго рода. Наши Историки ученой гордости не знали; они же взрослели в такой земле, где ничего в древния времена без воли Государей не зделать, ни написать было не можно. Многие из них препровели жизнь свою в монастырях, где привыкши к монашеской строгой жизни, о делах общественных вольно разсуждать не смели. При том Нестор, первый Летописец Российский, после смерти в число Святых включен. Тогда уже и помыслить о том наши Летописцы боялись, чтобы Нестор мог ошибиться: ибо в то время не разсуждали, что святость чрез угождение богу, а не чрез знание Истории или иных наук приобреталась. И так и на согласие наших Летописцов положиться не можно; следовательно должно всему ими писанному доискиваться в чужестранных безпристрасных Писателях подтверждения. 

Известно, что История для того сочиняется, чтобы и другия Государства могли иметь точное понятие о древнем и нынешнем состоянии нашего Отечества, по тому что теперь всех почти Европейских Государей польза несколько соединена, хотя в прочем многия из оных едва разорения другаго не желают. Когда же нашу Историю чужестранныя Государства прочетши на своем языке, найдут оную основанную на одних только наших Летописцов мнениях, и то часто с правдою несходных, то почтут оную за пространную баснь от нашего самолюбия, либо от невежества произшедшую. Сие разсуждение заставило меня делать примечания на найденныя мною во многих наших Летописцах погрешности, и вместо оных включать новоиобретенныя действия, к Истории нашей принадлежащия, и повествованием древних веры достойных Историков утвержденныя.

            Случиться может, что иныя мои примечания будут весьма длинны, которыя читатель увидя, еще не читав, оными может скучать, но простит мне ту мною ему причиненную скуку прочетши оныя, и увидя, что я какого нибудь Автора правде противное мнение, принужден был опроверьгать великими и ясными доказательствами, опасаясь, дабы скорою и безъоснователною критикою не погрешить противу онаго. Чужия мнения опровергать, последуя одним только рвением пристрастных мысле, безчестно есть и совестно; однакож и кривых мыслей не должно оставлять без опровержения оных: ибо естьли каждаго ошибку пропустить великодушно, то История на конец такими и будет обличена неправдами, что после и оправдать ее будет трудно. Историку неотменно потребно вникать в политические дела; однакож должно ему быть и Философу, и описывать истину ясно и доказательно. Не говорю я, что Историку должно быть Диогеном, в чужих делах малейшую крапинку зрящим, каждаго разными пороками укоряющим и к деланию пользы другому призывающим; ибо сей Философ меньше всех был добродетелен и полезен обществу. Добродетель состоит в том, чтоб делать людям добро. Но Диоген жил почти в лесу, и с людьми никакого не имел сообщения. Пользы от него больше имели звери, которых он оставшеюся от него пищею кармливал, нежели люди, которых  общества он бегал. 

Историческому Философу должно быть со всем другаго рода. Ему надобно иметь дело с обществом, и уведомлять оное своим описанием о том, что к пользе целаго общества касается. Добродетели, которым должно следовать, а пороки, от которых обществу было или быть бы могло разорение, неотменно ему должно описывать ясно и поучительно. Чтож касается до таких пристрастий, которыя обществу никакого вреда не делают, и произошли от слабости человеческой, то оныя в Истории описывающий больше Сатириком, нежели Историком назваться может. Но в примечаниях критику употреблять неотменно должно, а особливо неправедныя Авторов мысли должно представлять в собственном их виде. Довольно великодушия будет иметь Критик, естьли и им того не выговорит , что они зделали и много зла обществу, запутав Историю кривыми своими мыслями, и стараясь и других заразить такими же неправедными разсуждениями, так как зделал Профессор Беер, о котором пишут, что своими Комментариями много чести зделал нашей Академии. Сей ученый человек многих людей заразил мысли неправедными своими Диссертациями, доказывая, как будет видно в моих примечаниях, что Россия не только с своего начала, но и по двенадцатый почти век не могла иметь своих Князей, и что Владимир и Святослав были чужестранцы. На против того славнейший из чужестранных и древний  о России Писатель Барон Герберштейн, котораго книга печатана в 1536 г. то есть, двести тридцать один тому год назад, пишет следующее: 

Varegi Rhutenorum deniqui tingua , moribus ac rellgione utebantur;  videntur itaque mibi Rhuteni Prlncipes fuae profapiae ad imperandum ex Varegis evocaffe, Hoftomifel Vir prudens et magnae in Novogardia auctoritatis , videns fuos Ciues odiorum facibus inflammatos confuluit , ut ad Varegos mitterent atque tres fratres qui illic magni habebantur ad fufcipiendum Imperium hortareniur : 

«Варяги говорили языком Славянским, и закон их наблюдали, и по тому Новогородцы призвали их к себе на владение, что они были одного с ними поколения. Гостомысл разумный и знатный Новогородский Вельможа, видя своих единоземцов, ненавистию один противу другаго пылающих, советовал им, дабы к Варягам послали, и оттуда призвали на владение трех братьев, которые в оной земле знатностию прочих превосходили». 

            Повествование толь славнаго и разумнаго человека, который нарочно был посылаем для разсматривания нравов и свойств разных народов, как видно из даннаго ему указа в 1526 году, и который после был Послом в Дании, Венгрии, Польше, в Римской Империи во время Карла V по том в Италии, Франции, Ишпании; на конец в Константинополе и в России, могло бы быть довольное для опровержения мнений Авторов, утверждающих, что Варяги были призваны в Россию для владения из земель Шведских. Сей славный Муж всю жизнь свою препровел на разсматривании древних записок; все архивы во всех Государствах ему были отворены. И так ежели бы он нашел где нибудь ясное доказательсто, что Рюрик, Синеус и Трувор были призваны из Немцов, то бы конечно того не умолчал. На против того сей великий Историк стараясь всеми способами убегать от пристрастия, писал о России так, как ему справедливость повелевала. 

Опричь его множественные Авторы, а именно: Адам Бременский, Брунак, Валопский, Вишневецкий, Корибут, Гельмольд, Дитмар, Кромер, Ламерт, Луитрлранд, Гилдесгеймская, Кнедлинбургская, Силезская и многия Польския летописи утверждают, что Рюрик, Синеус и Трувор были призваны на владение из Варяг, Славянам единоплеменных. Сам Стурлезан, славный Шведский Автор, как видно будет в моих примечаниях, то же утверждает. А Г. Беер пишет, что они призваны были от Шведов. Г. Татищев нашел во многих, как Татарских, так и Калмыцких книгах, что Рюрик, Синеус и Трувор были такие же Россы, как и Новогородцы. Хотя такия Татарския и Калмыцкия писания не льзя почесть за древния, по тому что Калмыки и ныне к Истории непрележны; однако все сие доказывает, что Герберштейн был справедливаго о Князьях Российских мнения, и Г. Татищеву вечную за толь долговременный труд приносить похвалу, который, может статься, гораздо бы лучшие в сочинении Российской Истории имел успехи, естьли бы множественными Государственными делами занят не был.

            

 Я напротив того Профессору Бееру мог бы сказать и гораздо доказательнее, что все почти Европейские народы должны искать своих Праотцев в землях ныне России принадлежащих. Искусным знателям Древности известно, что из Малой России вышедшие Готы основали в Италии, Ишпании и во Франции великия Государства, а от Волги, Яика и Камы вышедшие народы, а имянно: Угры и Гунны, которые в начале шестаго века после Рождества Христова во время тогда великаго переселения народов потрясли Европу, зделались причиною ея нынешняго состояния. Но как производить самих себя и других от самого Адама, есть дело безполезное и к чести нынешняго народа не много служащее, то я в том Г. Бееру не последую. В прочем, естьли бы я увидел в Немецких Историках утверждающих, что наши первые Князья были призваны от Немцов, явныя тому доказательства, то конечно я не столько к древности нашего народа пристрастен, чтобы мог опровергнуть справедливыя их мнения, зная, что Немецкие народы немало имели великих Государей, и были славны во всем свете; следовательно нам от них произходить весьма нестыдно. Может статься, что перьвый наш Праотец был какой нибудь варвар или весьма великий человек. Но Историку должно быть безпристрасныу, и описывать действия так, как оныя видит. 

Профессор Беер, сколько я приметить мог, старался в своих сочинениях больше показать свою ученость, нежели знание Российской Истории. О чем он не писал? Во что он не мешался? Естьли бы все его сочинения вышли в свет, то последователи его то бы о нем может статься написали, что гласит Аллулий о Гиллии, утверждая, что он был знатный Дворянин, великий Полководец, богачь, Философ, Ритор, Стихотворец, Доктор, кузнец, ткачь, мечник, столяр, сапожник и хороший кучер, так что никто во время торжеств лучше его колесницею управлять не умел. Но мне кажется, что столь много разумом своим щеголяющие к описыванию исторических действий неспособны: ибо они привыкши к чрезвычайности, все то почтут за мелкость, что в себе Юпитеровых действий или Овидиевых превращений не имеет. Профессор Беер и Французов, так как Россиян, надеялся произвести от древних Финов; но я думаю, что он на то не сыскал доказательств ни в Ватиканской, ни в Августовой, ни в Мазарианианской, ни в Путеянской, ни в Пинелиянской славных в свете библиотеках. 

Такие все Писатели подобны Витрупиеву Архитектору, который вдруг и строил и ломал: ибо и их сочинений слава родясь умирает. Чтож касается до знания Восточных языков, то Профессор Беер приобрел оное из Лексикона Мининскаго, который частым перепечатыванием весьма испорчен, и Профессор Беер научась читать Турецкия и Арабския книги, Турецкия слова выбирал из упомянутаго Лекскона, но настоящаго оных употребления и правильнаго произношения, не знал; от чего великия в его на Арабском и на Турецком языке ссылках находятся ошибки. Он пишет, что Турки Крым называют Керим Атазы; что однакож не правда: ибо оный остров Турки зовут Крым Адасы, то есть, Крымский остров. Правда, что имена Керим Атазы и Крым Адасы сходны, но суть разнаго весьма знаменования: ибо Керим на Турецком и на Арабском языке значит милосерд и силен. Сие имя они обыкновенно богу дают. Во слове же Крым, Кюрты, а Турки, Крик, разумеют вещь сломанную; и так Крым Адасы значит, изломанный остров, то есть по нашему полуостров. На против того Атазы слово, как написал Профессор Беер, значит, вот борзая собака; а! у них восклицание, тазы борзая собака. Все почти им означенныя Арабския слова неправильно написаны; в прочем Профессор Беер от сходства слов великий был охотник производить историческия действия. И так каждый разсудить может, коль много в его толкованиях есть ошибок, когда он и слова не так читал, как оныя пишутся на своем языке, и со всем не то значат, как о них Профессор Беер думал.

            Не хочу я читателя моего уверять о точности всех действий в оной Истории находящихся, оная будет видна из Авторов, на которых я ссылаюсь, и из разсуждений, которыми других историков несходныя с правдою опровергаются положения. Каждый увидит в моих примечаниях, который Автор справедлив, и который пристрастен. Но нашлися уже такие, которые, не читав еще моего сочинения, уже оное порочили. Коль много я ими был бы одолжен, естьли бы их критика была справедлива; но иной говорил, что для чего я на Греческих Авторов ссылаюсь не разумея сам Греческаго языка. Они меня не знают, и того, что нет почти такой Греческой напечатанной и до благосостояния и просвещения общественнаго качающейся книги, которая бы на Латинский язык переведена не была. Иные говорили, что я не за свое дело принялся, и что такия сочинения должны принадлежать местам ученым; но и так говорящих мысли не со всем праведны. Всякому усердному человеку не только вольно, но и должно трудиться в сочинениях обществу полезных; при том дело зависит от человека и успеха, а не о т места. Я думаю такие перестанут на меня негодовать: ибо я не для чего иного о том здесь напоминаю, как только, чтоб пред каждым, сколько возможно, извиниться, когда я им скажу, что в Италии Венецианский Владетель Пизана; Пиколомини и Бароний Кардиналы; Коломна и Бургузе удельные Князья; во Франции Президенты Парламента Ту и Гено; Рейсграф Бунау в Германии, Канцлер Витфельд в Дании, Король в Арагонии, Императоры Константин Багрянородный и Роман в Греции, Юлий Цесарь в Риме, в сочинении Истории для того трудились, дабы тем подать пример каждому человеку к толь полезному упражнению. Я думаю никто еще такой не видел привилегии, в которой бы изображено было, что делать добро и пользу обществу приносить, одним только ученым местах принадлежит.

            Но должен я всех уведомить, что многия речи, которыя в сей Истории разныя говорят лица, выдуманы; на пример: речь, которую говорит Гостомысл к мятущемуся народу, уговаривая оный, дабы призвать Рюрика на владение, ни в одном нашем Летописце не обрящется. Но естли Гостомысл оной не говорил, то по малой мере должен был говорить что нибудь тому подобное, что бы взволновавшийся, гордый и ничего неразсуждающий народ мог усмирить, и привести к здравому разсуждению. Естьли бы он так, как пишут наши Летописцы, только сказал: Мы все потеряли разум; единства не знаем; должно нам призвать из чужой земли Государя. Хилхов в главе 4. То за такое увещевание они бы его в куски изрубили; но конечно он им говорил речь наполненную важными причинами и доказательствами, что умел их склонить к толь великому и странному предприятию. Может статься Гостомыслова речь была важнее и гораздо трогательнее той, которая в сей книге изображена; н о я сообразуясь с тогдашним временем, в которое красноречия, или лучше сказать, протяженнаго и пухлаго штиля не знали, старался говорить языком каждаго человека состоянию сродным, составляя разныя речи по большей части со всевозможной важности причин и обстоятельств. Такую вольность простит мне каждый, когда я скажу, что все Историки думали, что им оная не только дозволительна, но и необходимо нужна для того, чтоб можно было Историею их назвать не льзя, которой свойство состоит в том, дабы не только человеческое любопытство уведомлять о прошедших делах, но и важностию речей и разными полезными разсуждениями научить тех, кои довольнаго просвещения не имеют. Когда ж бы только просто безо всяких поучительных разсуждений историческия действия были описаны, то многие, естьли бы им в подобныя обстоятельства впасть случилось, не знали бы, как себе или другому помочь, и от оных или свободишься, когда они вредны, или оным слведовать, когда полезны.

            Для Историка недовольно собрать множество повествований, и о делах прошедших уведомить общество оных собранием; ему надобно каждое минувшее действие описывать обстоятельно, находить онаго причины, и изъяснять следствия, которыя хотя, может статься, по случаю и не были, однако легко бы быть могли. В противном случае он будет подобен живописцу черты какого нибудь лица верно собравшему, но соединить и оных привести в согласие неумеющему. Однако потребно, дабы описуемая История была изображена красками непритворыми, и от одного только умствования произходящими; но такими, которыя лицу ея приличны, так что бы онаго ни с излишеством украсить, ниже обезобразить могли. Может статься те, которые прежде меня наша Историю писали, инако о том думали. Для того многие из них написали разныя книги многими повествованиями безразборно наполненныя; от чего и истинна затмена, и книги их читать несколько скучно. Но ежели случится, что мною описуемыя действия будут обстоятельнее изображены, то тем я никакого пред прочими преимущества не заслуживаю: ибо дело по большей части зависит от случая. Им толь верныя записки, какими я обогащен, может статься, в руки не попали. Столько же им трудиться, как мне, может быть время не дозволило. 

Многим языкам, которые я знаю, и на которых много есть книг о России упоминающих, они обучиться случая не имели. Естьли же они о причинах исторических не очень праведно разсуждали, тому особливая может быть какая нибудь причина; да и мои разсуждения, может статься, другими такими же покажутся, то только скажу, что честный человек столько должен наблюдать честность в своих писаниях, сколько и в делах. Ежели ложь и обман вез0де презренны, кольми паче безчестны в Истории, по тому что оными весь свет обманут быть может. Но надобно разбирать причины исторической неправды, и судить Писателей, выводя вину их из свойства вещи. Случиться может в Истории ложь от пристрастия Писателева к какому нибудь Историку, котораго мнению он поверяя, и славою прельстясь, может легко ошибиться, последуя ему в описании неправедном. Таковый только перескажет чужую ложь, за что и винить его едва можно. Иные, описывая число разных войск, десять тысяч армии пятидесятию, а пятьдесят десятью назовут. Такая их ошибка произойти может от площадных ведомостей; по чему и несколько простительна. 

Многия также историческия неправды приключаются от неприлежности Писателей, часто разныя действия в Истории полагающих не на своих местах; как зделал Петроний, приписав Дожу Венецианскому Фоскарину то, что было за двести лет до его правления в Венеции, как видно о том у барония в критике. Такия и оным подобныя Историческия немалыя ошибки человечеству разным переменам, безпокойству мыслей, недосугам, а часто и пристрастиям подверженному могут простить великодушные читатели. Но по большей части случается в Истории ложь от ласкательств произшедшая. Иный Историк, чего нибудь надеясь от какого либо знатного Вельможи, описывает фамилии его Предков действия с огромною похвалою, и часто оным такия дела приписывает, о которых они сам, живши в свете, ничего не знали. Естьли таковый Историк, прославляя одну фамилию, чести другой не вредит, то его назвать можно ласкателем, одной только своей пользы ищущим. 

Когда же он в угодность одной фамилии другую перьвой противную безвинно будет порочить, то сие великому его безчестию причесть должно. Есть и такие Писатели, кои от ненависти к какому нибудь Дому и Предков онаго, которых они не знали, и ничего о них не читали, клевещут, и пашквили свои историческими действиями называют, баснословя, что они то читали в новонайденных ими записках. Таковых Писателей у нас еще не было, или по крайней мере писания их в свете не явились. Что ж касается до Польской Истории, то многие Авторы такими своими дерзкими мыслями оную наполнили, и один из них довольно за свое пострадал сочинение; о чем видно в Истории Масагетовой. И Французская История не миновала клевещущаго пера таких злобных Писателей. Некто из них писал о Людовике XIV весьма несправедливо. В сем гнусном своем сочинении оклеветал он Дом Австрийский и до ста знатнейших фамилий, единственно для того, чтобы угодить своему пристрастию; однако ж за то был награжден по достоинству, так что впредь ничего не написал. По моему мнению, подлая злоба таковых Писателей больше презрения, нежели наказания достойна. Мне кажется, что лучший способ прекратить их дерзость, не мешать им в их упражнении; ибо такие люди подобны длинной змее, виющейся около острея косы на траве лежащей: не тронь ее, она сам себя изрежет.

© cccp-revivel.blogspot.com - 2011-2015 при копировании полностью или частично или репосте материала, активная ссылка на блог обязательна.