Сергей Кургинян: Аналитика судьбы

Россия и агония модерна

Всем ясно, что мир катится к Третьей мировой войне. Всем ясно, что Россия накрывается «медным тазом». Что должен делать аналитик? И нужен ли в этой ситуации аналитик? Что именно неясно? Что в Сирии руками американцев сотворяется страшная пакость? Что они втащили в Сирию 6 тысяч головорезов из Аль-Каиды? Может быть, неясно и теперь, что американцы не могут без войны? Что, изуродовав Ливию, они готовятся теперь изуродовать всю Африку, а потом и весь мир? Что у них там творятся свои разборки – вот уже Конгресс решил разбираться с Федеральной резервной системой! С хорошей жизни подобного не решишь! Что еще неясно? Что духовный лидер Ирана Хаменеи призвал Иран готовиться к концу света? И одновременно провел совещание с представителями всех родов войск? Неясно, чьи корабли входят в Средиземное море? Как втягиваются в ближневосточную воронку одна страна за другой? Как рушится Европа?

Стоп. Когда это все начиналось, нужны были тонкие аналитические инструменты. Но сейчас-то это все на поверхности. И что нужно? Направить тонкие инструменты внутрь этой реальности? Выявить ее тонкие неочевидные черты?
 

Зачем? Для того чтобы кого-то развлечь? Тонкие черты реальности нужно выявлять для того, чтобы политический герой мог встретиться с реальностью и воздействовать на нее, спасая мир от гибели. Это настоящая задача – аналитика. Отказ от нее в пользу любой другой задачи – это превращение самого себя в развлекателя, аналитического шута. Не буду я этим заниматься! Я лучше скажу правду в лицо политическим героям. Поставлю перед их лицом настоящее зеркало.
Таковым является не analytics с детализациями. Теперь разговаривать можно только на языке аналитики судьбы. А раз так, на этом языке и будем разговаривать.

И жестко оговорим, что главная проблема состоит не в том, что нельзя выявить тонкую структуру реальности. И даже не в том, что нельзя на эту реальность воздействовать, нащупав ее особые точки. Все это можно. Но в одном случае: если политические герои не уклоняются от встречи с реальностью. А они от этой встречи тщательно уклоняются, как по всему миру, так и у нас в России. Они с этой реальностью даже соприкоснуться боятся. И в этом суть. Беседую с крупнейшими экспертами в Израиле. Во время беседы все уклоняются от признания очевидного – американцы видят в радикальном исламизме стратегического партнера, меняют тип глобальной власти и так далее. За чашкой кофе эксперты добавляют к тому, что я говорю, такие детали, что пот прошибает. Спрашиваю: «А что ж вы дурака валяете?» Отвечают: «Очень страшно это признать». Но ведь то же самое и в Иране, и в Индии, и в Европе, а уж у нас…
Страх правит бал – страх соприкоснуться с реальностью.

А ведь надо не просто соприкоснуться. «Соприкоснуться» – это когда реальность проходит мимо тебя и чуть-чуть тебя задевает, так сказать, по касательной. Такой тип взаимодействия с реальностью характерен для эпох расслабленного полусна. Или – инерционного существования, при котором есть гарантии того, что следующий день будет напоминать предыдущий.

Сейчас же таких гарантий нет. Или точнее, есть гарантия того, что так не будет. Реальность достаточно отчетливо – не шепотом уже, но пока еще без надрывного крика – говорит нам всем: «Соприкоснуться со мной вам не удастся. Я на вас, родненькие мои, вскоре по-настоящему навалюсь. Так сказать, по полной программе». Мы все это слышим и в каком-то смысле даже понимаем. Что, Путин этого не слышит? Еще как слышит. Или совсем не понимает послания, исходящего от реальности? Да все он понимает. По-своему, конечно, но понимает.

Кстати, об этом самом «по-своему». Я всегда мечтал, что образуется каким-то таким волшебным образом пауза месяца этак на четыре, а лучше бы на полгода. И что ниспослана мне эта пауза будет раньше, чем я окажусь в маразме. И вот, коль скоро возникнет такая пауза, а я еще буду ничего себе, то мне удастся написать «Историю менталитетов». Не очерки, не эссе, а настоящую историю. Зачем написать? Для того, чтобы убедительно доказать, что люди делятся не на глупых и умных, а на разных. Что люди думают совсем по-разному. А то ведь мы негодуем: «Да как же он не понимает, что если уже случились сначала событие А, а потом событие Б, то вскоре, согласно закону такому-то, последует событие В». Извините – это для вас есть некое А и некое Б, некий закон и В как следствие этого закона. Но для того, на кого вы негодуете, А – это вовсе не А, Б – это вовсе не Б. А законы ваши есть ничто иное как «клеветнические измышления». И даже когда случится В – тот, на кого вы негодуете, не заахает: «Вот ведь как справедливо говорил такой-то…»

Нет, тот, на кого вы негодуете, скажет совершенно иначе. Сообразно своему способу думать. Вы вот считаете, что он дурак и вообще не думает, а вы – умный. Но если вы умный, то вы должны понять, что он очень даже думает. И подобно тому, как вы, думая, используете определенные алгоритмы, определенный язык, так и он тоже думает, но использует другие алгоритмы, другой язык.

И это не расхождение в нюансах, это разные ментальные миры, понимаете? У вас и у того, на кого вы негодуете, эти миры разнятся не количественно, а качественно. Это абсолютно разные миры.
Непонимание этого обстоятельства проистекает из материалистической посылки, согласно которой бытие определяет сознание. А поскольку бытие у нас, в каком-то смысле, общее (все мы живем в мире с такой-то гравитацией, таким-то составом атмосферы и так далее), то и сознание у нас, в каком-то смысле, тоже общее. И эта наша общность сознания гарантирует нашу способность понимать друг друга в ходе общения.

Спросят: «А вы считаете, что способность понимать друг друга вообще отсутствует?»
Отвечаю: ничего подобного я не считаю. Считаю же я, что мы в принципе можем понимать друг друга, но по-настоящему воспользуемся этой возможностью только тогда, когда воспримем другого как совершенно своеобразную мыслящую систему и начнем постигать эту систему, уважать ее и так далее.

Вот тогда человечество получит шанс на некатастрофическое развитие в XXI столетии. А иначе Хаменеи будет говорить о пришествии Махди, а его противники – о плюрализме, правах человека et cetera. И в этом случае не будет ни развития, ни человечества.

Кстати, все, кто говорят, что человечество сумеет сохраниться, если прекратит развиваться – мягко говоря, лукавят. Человечество – как велосипедист. Может не упасть только до тех пор, пока крутит педали. В настоящий момент оно педали крутить перестает. И потому падает. Вот, в сущности, и весь смысл того, что происходит у нас на глазах. Потому-то для одних Махди, для других – ювенальная юстиция. Общий знаменатель исчезает у нас на глазах.

Порой мы вспоминаем, что он совсем исчезнуть не может. Это как толчок, который будит спящего. Мы вдруг каким-то чудом начинаем воспринимать другого, как именно другого. И думаем: «Надо же, каким же сложным должен быть этот самый общий знаменатель для того, чтобы мы, такие разные, могли вместе что-то зачем-то делать».

Тут мы начинаем понимать – повторяю, вдруг, случайно и ненадолго, – что общий знаменатель должен быть очень сложным. И потому он пока не найден вполне закономерным образом. Но раз он должен быть, хоть и очень сложным, то его в принципе можно найти. Все это мы понимаем на короткий миг пробуждения. Потом мы опять засыпаем. И во сне забываем о том, что общий знаменатель может быть только очень сложным.

Во сне мы видим себя одинаковыми и делаем из этого серию сокрушительных выводов: раз мы такие одинаковые, то общий знаменатель должен быть простым, раз он должен быть простым, то нахождение его – дело плевое и быстрое, раз дело плевое и быстрое, а мы общий знаменатель не нашли, то его просто нет. Мы ищем черного кота в темной комнате и не находим его потому, что его просто нет!

Сделав сокрушительный вывод о том, что общего знаменателя просто нет, мы перестаем хотеть жить. Чем в большей степени мы перестаем хотеть жить, тем в большей степени мы хотим уничтожить себя и все вокруг. Убедившись, что позитивного консенсуса нет («раз мы одинаковые, он должен быть простой, раз он должен быть простым, то нет труда его найти, а раз мы его при этом не находим, то его нет»), мы быстро находим негативный консенсус, консенсус взаимной ликвидации. И с ликованием начинаем сосуществовать в рамках этого консенсуса, то бишь уничтожать друг друга.

Это нам только кажется, что мы – иранцы, израильтяне, русские, американцы, индийцы, китайцы и так далее – боремся за жизнь, за место под солнцем. И потому конфликтуем. А на самом деле мы не конфликтуем вовсе, мы радостно в едином порыве уничтожаем себя и все человечество. Мы ликуем оттого, что обрели, наконец, то, что искали больше всего – общий знаменатель в виде воли к смерти.

Обо всем этом я думаю ночами, когда вдруг просыпаюсь от какого-нибудь скверного предчувствия. Которое потому и скверное, что через короткий промежуток времени превращается в скверную же реальность.

«Да ниспослана мне будет пауза, – думаю я тогда, –да напишу я историю менталитетов, да прочтут ее люди, да научатся и так далее». Но обо всем этом я думаю ночью, и то не всегда. А только в моменты, когда я просыпаюсь от острого понимания той или иной надвигающейся пакости.
А потом приходит утро. И реальность наваливается на меня всей своей многопудовой тушей. Именно наваливается, а не прикасается с тем, чтобы пройти мимо. И я начинаю с ней бороться. Иногда – даже небезуспешно. Но, чем успешнее очередной раунд этой борьбы, тем яснее понимание, что паузы не будет, что назавтра она опять навалится на меня с утроенной силой, и так далее.

Понимая все это, я понимаю и другое. Что эта самая реальность пока что подобным многопудовым образом наваливается отнюдь не на каждого, что многим удается от этого ускользнуть. И я начинаю видеть, как они ускальзывают. Я просто вижу это. Причем не в коротких ночных «инсайтах», а почти постоянно.

Я начинаю различать стили ускользания от реальности. Вот этот от нее отпрыгивает, а этот уворачивается, как гениальный матадор. А этот – бежит в укрытие, а этот – работает в стиле самых изящных восточных единоборств, не карате даже, а какого-нибудь ушу.
И я вдруг понимаю, что ускользание от реальности – это тоже своего рода консенсус. Что ускользание от реальности продиктовано остаточным желанием жить.

Я вижу этот остаток в глазах Путина и Обамы, Нетаньяху и Ахмадинежада. Я вижу, как с каждым виртуозным ускользанием от реальности уровень желания жить чуть-чуть понижается в каждом из ускользающих виртуозов. Я вижу, что этот уровень понижается почти синхронно. И что когда он понизится до нуля сразу у всех, то триумф воли к смерти, наконец, свершится.

И я понимаю, что это произойдет достаточно скоро. Потому что со смертью может бороться только полноценная жизнь. И не просто полноценная, а совсем полноценная. В этом смысле ускользание есть то, о чем говорил, герой Достоевского: «Это уже не жизнь, господа, а начало смерти».
Мы находимся уже не в начале смерти, а в ее третьей четверти.

Завершив же четвертую четверть, человеческие особи, так старательно делающие вид, что они наслаждаются потреблением, перестанут врать самим себе по поводу того, что хотят жить, и начнут делать то, чего им, наконец, захочется больше всего на свете. Начнут умирать. Коллективно и радостно. Посылая ракеты, кидая глубинные бомбы, взрывая ядерные, химические и бактериологические заряды.

Когда уходит дух жизни и дух истории, приходит дух смерти, дух небытия. Называть это пришествие вторым пришествием духа жизни – значит делать глубочайшую метафизическую ошибку.

То, что Хаменеи кажется пришествием Махди, является действительно пришествием, но иным. Это пришествие не духа жизни, а его антагониста. Дух жизни так не приходит.

Откуда же это исчерпание духа жизни? Оно связано с исчерпанием определенной модели развития и всего того, что эту модель питало. Вместе с нарастанием исчерпания нарастает и нежелание жить. Оно уже нарастало сходным, но не таким страшным образом в начале XX века. И обернулось Первой мировой войной, особо ужасной по причине своего вопиющего бессмыслия.
Убежден, что это бы и кончилось полным уничтожением человечества, если бы не коммунизм. Полноценный коммунизм и впрямь является другой моделью развития. То есть историческим проектом – живым словом, творящим живую жизнь.

Не доосуществившись в этом качестве (Эрих Фромм назвал такое недоосуществление «гуляш-коммунизмом»), коммунизм начал умирать. В чем ему ликующе помогал западный либерализм, утверждавший, что обладает своей уникальной и единственно верной моделью развития («модерном»). Затем стал умирать модерн. Оказалось, что новой модели развития нет вообще, а старая загибается на глазах.

Начались бегства от реальности (ускользания эти самые), дополняемые танатическими судорогами. Увлекшись этим, человечество изредка оглядывалось на Россию. Которая и впрямь является единственным держателем альтернативных моделей глобального развития.

Но видя, с какой страстью нынешние герои русского политического романа «Преступление и наказание» прячутся от своего Я («вы и убили-с») и распухающего внутри него суицидального комплекса – мир стал догадываться, что Россия не собирается ни зачинать, ни рожать новое слово, в чем, в сущности, и есть ее историческое предназначение. Догадка эта крепнет с годами. И чем больше она крепнет, тем больше мир ненавидит Россию. Да, Россию вообще, но в особенности героев указанного мною выше политического романа, пытающихся сочетать несочетаемое. То бишь сохранить Россию как державу, дающую им статус, и отказаться от того, что является неотменяемым участием России в мировом разделении особого труда, труда по предъявлению смыслов.

Такое сочетание несочетаемого делает героев русского политического романа особыми виртуозами в том ремесле, которое сейчас так востребовано на элитных – политических и иных – рынках. Ремеслом этим является ускользание от реальности. Герои обижаются: «Они ускользают, а нам нельзя?» Им отвечают: «Но мы-то ускользаем сообразно своей историософии, а вы куда лезете?»
Так и живём. Герои ускользают от реальности, превращаясь уже в супервиртуозов. Чем виртуознее они это делают, тем больше мир их ненавидит. А герои недоумевают: «За что?»

Но Бог с ними, с «героями». Поговорим о судьбе России. И признаем, что у сегодняшней России нет ничего, позволяющего ей продолжить историческое бытие в XXI веке, коль скоро это бытие будет продвижением от трех четвертей смерти к семи восьмым или восьми девятым.
Да Россия и не хочет жить, медленно переползая от семи восьмых к восьми девятым. Она уж лучше быстро пробежит дорогу к десяти десятым. И либо сама завалится в небытие, восторженно освобождаясь от остатков воли к жизни и радостно обретая полноту воли к смерти («программа-минимум»), либо завалит с собой в небытие все человечество («программа-максимум»).
Впрочем, без России мир просто будет вяло двигаться от семи восьмых смерти к восьми девятым. И даже если спасётся в момент гибели России, что маловероятно, он чуть медленнее, но таки дотопает до десяти десятых.

Спросят: «Как это у России ничего нет? И ресурсы есть, и территория. И мало ли еще что».
Отвечаю: Россия выходила живой из сложнейших исторических переплетов только за счет альтернативной модели развития.

Если факты для вас еще имеют значение, то вы не можете не признать, что это именно так. Признав же это, признайте и другое. Что теряя потенциал альтернативности в том, что касается всемирно-исторического развития (да-да, именно всемирно-исторического развития, а не какого-то там особого пути:«весь взвод идет не в ногу, один господин прапорщик в ногу»), Россия теряла все.
Я мог бы привести даже математическую кривую. Вот волна роста способности России к развитию на собственных и всемирно-исторически значимых основаниях. Вот волна спада способности России к развитию на собственных и всемирно-исторически значимых основаниях. А вот явно порожденная этой волной волна территориального, промышленного, культурного и иного умаления России («цикл свертывания» России).

Существует беспощадная корреляция между одним и другим. В математике почти все корреляции носят характер размытый, статистический. В данном случае, речь идет о корреляции, при которой множество точек прямо ложится на одну линию.

И что?
Горбачев, декоммунизируя СССР, что делал? Он насильственно побуждал Россию отказаться от собственной – альтернативной и всемирно-исторически значимой – модели развития. То есть он по воле своих иноземных опекунов обеспечивал свертывание России. Говоря о том, что горбачевская декоммунизация, она же «перестройка», была насилием, я отвечаю за свои слова. Речь шла о неслыханном насилии – информационном, психологическом и метафизическом.
Одновременно и согласованно эти методы еще никогда не применялись в истории. Россия начала сворачиваться и умирать. Остыли заводы, перестала рожать земля, началось массовое вымирание населения. Почему? Потому что исчезла необходимая России живая вода, она же воля к альтернативному всемирно-исторически значимому развитию.

А вне этой воли искусственно Россию побудить к жизни нельзя. Что значит сотворить чудо? Это значит начать новую волну, волну роста новой и исторически преемственной альтернативности. И не абы какой, а всемирно-исторически значимой, дающей шанс на новый тип развития всему человечеству.
Без этой волны Россия не начнет разворачиваться. Она умеет разворачиваться только так. А не разворачиваясь, она продолжит сворачиваться.

В чем была политика Ельцина? В том, чтобы свести к нулю способность России к самостоятельному альтернативному всемирно-исторически значимому развитию. К чему привела эта политика? К еще большему сворачиванию России.

Что сделал Путин? Он начал механически препятствовать сворачиванию – в Чечне и не только. Ему удалось побудить Россию сворачиваться медленнее, но разворачиваться она не стала все по той же причине. Россия не будет разворачиваться иначе как в условиях обретения нового и одновременно ей знакомого бытия – бытия подлинно мессианского.

В чем же содержание мессианства, если вычесть из этого содержания всю исторически обусловленную конкретику? Ясно в чем. В том, о чем я говорю. Мессианство – это способность вести за собой человечество вперед, то есть предлагать человечеству свою всемирно-исторически значимую альтернативную модель развития.

Масштаб и скорость развертывания России легко измерить количественно. Для этого есть как простейшие показатели (территория, население, промышленный потенциал), так и показатели чуть более сложные (геополитические позиции, авторитет в мире, духовный подъём народа, степень консолидации общества и т.д.). Так же легко измерить и показатели, характеризующие свёртывание России. Ибо это те же показатели, но со знаком минус.

Гораздо труднее измерить то, от чего зависит и свёртывание, и развёртывание России. Так вот, можно показать, что чем интенсивнее мессианский накал, тем быстрее и мощнее идёт развёртывание. А чем интенсивнее антимессианский накал (что это такое, можете понять, посмотрев хотя бы выступления Сванидзе и Пивоварова), тем быстрее идёт свёртывание России. По степени антимессианского накала можете судить о том, насколько врагу надо нас свернуть до конца. Уверяю вас, когда Ципко начинает проклинать мессианство – это заказ. И чем надрывнее – тем заказ серьёзнее. Да что там Ципко!

Совокупный антимессианский накал можно измерить количественно. В определённых интегральных единицах. Чем истошнее, дружнее, чаще и повсеместнее орут о «европейском выборе России» (сын Ходорковского, сам Ходорковский, Белковский и прочая, прочая) – тем серьёзнее и строже заказ на сворачивание России. Я не шучу. Это действительно можно измерять количественно.

Градус мессианского накала предлагаю называть «Темес» (температура мессианства). Градус антимессианского накала – «Атемес» (температура антимессианства). Чем выше Темес, тем быстрее развёртывание России, чем выше Атемес, тем быстрее свёртывание России. Корреляция между указанными величинами фактически линейная и достаточно жёсткая. А значит, любой политический курс в России следует измерять в Темесах и Атемесах. В этом, а не в словах о благосостоянии и «программах 2020».

Мне справедливо возразят, что если завтра кремлевским пропагандистам прикажут «темесить», то есть повышать температуру мессианской риторики, то всех стошнит.
Но Темес это же накал реального мессианства, а не симулякров, пиара и суррогатов. Где есть Павловский, там нет Темеса, а где есть Темес, там нет Павловского.

Мне столь же справедливо укажут, что одним «темесом» сыт не будешь. Нужна программа ГОЭЛРО, и её воплощение. Согласен. Но никакие ГОЭЛРО в России не реализуются механически. Утром Темес – вечером ГОЭЛРО. Это, во-первых. И, во-вторых, там, где «Атемес», там никакого ГОЭЛРО не будет никогда. Там будет только новый горбачевизм.

Механически в России развёртывание обеспечить нельзя. В непонимании этого – трагедия нынешнего патриотического прагматизма. Механически в России можно только сдержать свертывание. Да и то… Сколь бы механическим ни было сдерживание свертывания для самих прагматиков, оно в народе сразу же порождает и некую позитивную органику, она же – воспоминание о своем всемирно-историческом величии. А в чем такое величие измеряется? В градусе мессианского накала, в чем еще!

Начал Путин в 2000 году сдерживать свертывание самым что ни на есть механическим образом, и начались воспоминания о былом накале. Подчёркиваю, о былом! Нового накала не произошло. Но воспоминание о былом накале возникло. А где воспоминание о былом накале, там и…
Пиар на тему о советском гимне? Согласен. Но для кого-то пиар, а для кого-то… воспоминание… Со всеми вытекающими последствиями.

Медведев начал душить это воспоминание? Начал! Чем занялся печально знаменитый Совет Федотова? Лихорадочной эскалацией десоветизации: «Душить, душить скорее воспоминание! А ну как оно проснётся!» Я не хочу сказать, что мы из этого выбрались. Но впадали мы в это тогда по чисто перестроечному лекалу («десоветизация» как аналог «денацификации» – и понеслось). Так ведь?

А что такое модернизация «по Юргенсу», о которой при Медведеве стали говорить столь же бессмысленно и яростно, как и в эпоху первой перестройки?

С одной стороны, это как бы развитие, а с другой стороны – сведение к нулю всего, что связано с Темесом, то есть с выдвигаемой нами альтернативной всемирно-исторической моделью развития. А значит это коварное наращивание Атемеса. Коварное, потому что осуществляется под желанным для всех соусом развития. Развитие? КАКОЕ развитие?

Ежу понятно, что модернизация – отказ от самой возможности каких-либо альтернативных моделей развития. Мол, не бывает каких-либо альтернатив. Модель одна, одна, одна! И стоило три раза прокричать «одна», как она навернулась под фанфары.

Все стали ускользать от понимания, что она навернулась, и вопить, что сие есть всего лишь кризис. Кризис? Кризис – это когда у вас температура повышается, и вы выздоравливаете. А при онкологии температура не повышается, да и при СПИДе тоже.

Кризис? Что сделали за 4 года? Больной пухнет от водянки под названием «дензнаки». Западная сладкая жизнь не только теряет сладость! Ведь вряд ли можно назвать сладкой, например, испанскую ситуацию! Как-никак 50-процентная безработица среди молодежи. Но и это бы еще полбеды! Намного хуже то, что западная жизнь начинает приобретать черты антижизни, расчеловечивания. Чего стоит одна только ювенальная юстиция. А ведь к ней все дело не сводится.
Нет, не кризис все это, господа, а также товарищи. Ох, не кризис – это агония модерна. А вы что делаете? Вы ускользаете, вы не хотите видеть корчи больного, не хотите слышать его предсмертные крики и восклицаете: «Модернизация!»

А еще, вдобавок, и действуете-то вы вопреки всему мировому опыту модернизации. Что сие показывает? Что вы не модернизируете страну, а ускользаете – каждый на свой манер – от несомненного факта сворачивания России. И вы не хотите понять, что источником этого сворачивания является сама ваша модернизация. Нежелание понять очевидное – это и есть ускользание, так ведь?

К 2011 году доускользались, докувыркались со своим Атемесом до перестройки-2 с её карнавальными действами на Болотной и Сахарова. Ведь сами устроители назвали это карнавалом!
А что такое карнавал? Это дозволенные антисистемные оргиастические выплески, жёстко регулируемые церковью как системой – по сигналу системы начинаются, по сигналу кончаются. И только если оргия регулируется – она не разрушает систему сразу же. Но если система перестаёт регулировать «это», тогда о-го-го. Ведь корни-то «этого» каковы? Откуда все тянется? Из глубокой древности, глубочайшей. Где карнавал, там и сатурналии, где сатурналии – там Баал. Дорожка эта тянется известно куда – к последним безднам, к древнейшим культам сладостного поклонения смерти и тьме.

Этот темный характер новых политических карнавалов очевиден каждому, кто не хочет ускользать от понимания очевидного. Но ведь все ускользают. Закройте глаза и вы увидите этот танец коллективного ускользания. Вы увидите даже то, в какой пластике ускользают от понимания разные герои нашего политического романа.

Итак, и модернизация, и стабилизация – это формы ускользания от того единственного, что может обеспечить развертывание России, а все, что не обеспечивает развертывание, обеспечивает ее свертывание, в том или ином темпе.

Сейчас наращивание Атемеса произошло в связи с вхождением в ВТО. Еще большее наращивание произойдет с принятием ювенальной юстиции. Любое принуждение России заниматься чем-либо, кроме как альтернативным всемирно-исторически значимым развитием, – обеспечивает ее свертывание. Понимаете? Так было всегда. Но теперь, в условиях агонии классической западной модели развития, это все приобретает очевидный и абсолютно терминальный характер.
Воистину, классики были правы, говоря о слабом звене в мировой цепи. А что такое слабое звено? Это звено, в котором негативные процессы приобретают колоссальное ускорение. Свертывание России, связанное с отсутствием миссии, дополняется свертыванием, связанным с коллапсом Запада, то есть того, что этой миссии противостояло и считало этой миссией себя.

Семь восьмых дороги к смерти пройдено. Будем и дальше идти тем же путем? Или одумаемся?
Хочу быть правильно понят. От того, что Россия уйдет из ВТО или откажется от ювенальной юстиции, она не начнет развертываться, она просто не будет так быстро свертываться. Развертываться она начнет только когда обретет миссию. Человечество будет жить в XXI веке только в случае, если Россия ее обретет, то есть заявит миру свой новый альтернативный проект всемирно-исторического развития. И покажет, что этот проект реализуем. Чем быстрее Россия начнет это делать, тем больше шансов на жизнь есть и у нее, и у человечества.

Спросят: «А это вообще возможно?»

Клятвенно заверяю, что возможно это и только это. Мы можем и должны поднять реальную мессианскую температуру (Темес) и подавить Атемес. Тому есть реальные прецеденты.
Потеряв Землю Обетованную, еврейский народ, униженный и рассеянный, тысячелетиями повторял: «До встречи в Иерусалиме». Встреча произошла. Кому-то это нравится, кому-то нет, но она ведь произошла. Не будем обсуждать качество этой встречи, обстоятельства, ее обеспечившие, и так далее. И только признаем, что она произошла. Тем самым признаем, что воля творит чудеса, и что новые исторические проекты, то есть воплощенные в жизнь тексты, возможны. Признав это, вспомним самих себя другими – гордыми людьми, обладавшими своей всемирно-исторически значимой моделью развития. Вспомнив же это, скажем: «До встречи в СССР!»

Источник