Опять биполярный мир?

События минувшего года без особых оговорок можно назвать тектоническим сдвигом в мировом устройстве. Правительства в развитых странах вязнут в долгах, ненужных войнах, социальных проблемах. Восток устойчив и напорист, Латинская Америка энергична, в Африке есть уверенный экономический рост. Китай же, похоже, начинает захватывать стратегическую инициативу…

Новый лидер мировой экономики

Начну «от противного». Аргументов против китайского лидерства в мировой экономике обычно два.

Первый: структурные отличия китайского хозяйства (где пока низка доля услуг) и развитых стран (где она много выше). Стало быть, Китаю «ещё расти и расти» (и он, замечу, не возражает).

Контраргумент: а не аномальна ли ситуация, когда на финансовый сектор в США, по данным Дж. Стиглица, перед кризисом пришлось 40% всей прибыли, а после кризиса – чуть ли не 70% (такую цифру в октябре 2011 г. привёл М. Хазин)?

Второй аргумент: приводятся показатели, говорящие о значительном отставании КНР от США по индивидуальным доходам, накопленному национальному богатству, объёму «человеческого капитала» и т.п.

Здесь тоже есть понятный контраргумент. В мире вялой экономической динамики само наличие быстрых темпов роста (в том числе доходов населения) даже психологически затмевает накопленные ресурсы, тем более если последние не дают роста и прибыли.

Приведу только два приростных параметра. На Китай в 2009-2010 гг. пришлось более половины всего прироста мирового ВВП. Объём импорта КНР превысил в начале осени 2011 г. 82% от показателя США.

Вместе с исключительно прочным валютно-финансовым положением государства – даже по контрасту – у КНР вполне достаточные основания для равного членства в клубе старых мировых лидеров. Именно лидеров, поскольку финансовый кризис на Западе, на наш взгляд, привел к становлению полицентричного мира уже не как мощной тенденции, а как мирохозяйственной и геополитической реальности.

Лидерские характеристики применительно к КНР давали в истекшем году многие аналитики. Вполне адекватно, например, выражение из доклада Deutsche Bank (весна 2011 г.): «Мировую экономику из рецессии вытянул Китай»,  причем адекватно это выражение в прямом и переносном смысле. «В представлениях многих Китай – уже экономическая и политическая сверхдержава», – пишет известный эксперт по Китаю Р. Кюн [Kuhn, 2011, p. iv].

Весьма распространенный в России скептицизм по поводу места Китая в современном мире (имеющий целый ряд политических, идеологических и социально-психологических причин – в том числе и нашего внутреннего, российского свойства (1)) становится анахронизмом.

Ещё недавно наши международники фиксировали, что «лидирующая роль в переходе от индустриальных к информационно-финансовым обществам (выделено мной. - А.С.) принадлежит странам Запада и прежде всего США» [Воскресенский, с. 35]. Теперь  после финансовогокризиса, так и не преодолённого на Западе (и где всё чаще слышны призывы к реиндустриализации), вопрос о лидерстве «переехал» из области количественных сопоставлений в иную плоскость:  политической экономии, ориентации и стратегий развития, мировоззрения и, подчеркну, отношения к мэйнстриму (под ним здесь понимается неолиберализм и доктрина постиндустриального мира), который в конечном счете и стал причиной финансового кризиса в богатейшей стране мира, печатающей резервную валюту. Это отношение (а точнее, его кардинальное изменение) становится вопросом и философским, и идеологическим. И уже не Китаю, а США, по крайней мере в финансово-экономической сфере, больше подходит название «антилидер» [Воскресенский, с. 40], если не «финансовый диверсант».

Угнетающей статике США явственно противостоит вдохновляющая динамика Китая.

По этой причине мэйнстрим – как представление о постиндустриальном (информационно-финансовом) обществе в качестве чуть ли не следующей самостоятельной формации или общего будущего человечества – всего лишь утопия даже применительно к Соединённым Штатам, явно не дотянувшим, как выясняется, до роли глобального банка и информационного центра. Да и нужно ли планете такое устройство в единственном числе? В чём отличия лидера для себя и лидера для других? Центра силы и лидера?

Повторю, что не столь уж существенны в это переломное время количественные отличия обоих лидеров – прежняя иерархия и рейтинги рушатся вместе с мэйнстримом. Принципиально важным стало другое отличие: мощи США, относительно усиленной длительным и сравнительно успешным навязыванием мэйнстрима другим странам (исдерживанием их развития, особенно если адепты были слишком усердными), и лидерства Китая, адаптировавшего мэйнстрим (едва пряча за своей «спецификой» полезные для других рецепты, в том числе противостояния вредным внешним воздействиям).

Казалось бы, из этой «оборонительной» позиции Китая лидерствопрямо не вытекает. Но это – только на первый взгляд. В полицентричном мире мэйнстрим вообще не обязателен (китайцы считают полицентризм ещё и разнообразием социально-экономических систем разных стран) – хотя бы в силу колоссальных различий в благосостоянии и менталитете отдельных стран и регионов, усиленных глобализацией. Где-то есть условия для становления высокотехнологичных укладов (но не обществ!) или их сегментов (2), где-то на повестке дня аграрные реформы, где-то – начальная или повторная индустриализация. Где-то стоит либерализовать экономику, где-то не обойтись без национализаций, государственного планирования и государственного капитализма, исторически одинаково свойственного Гоминьдану и КПК. Китай же «просто» освобождает пространство для эволюционного (спирального) возвращения к большему разнообразию проектов и инструментов из сегодняшней лихорадки битв и танцев за доверие «глобальных» инвесторов. Но уже этого достаточно для признания его лидерства.

Не сумев одолеть мэйнстримом Китай (да и значительную часть зарубежной Азии), Запад начинает сам от него отказываться – в том числе в центральном вопросе о роли государства в экономике. Но отказ этот неполон, и фундамент идеологии Запад изменить не сможет. Что, возможно, к выгоде более всеядного Китая на его неизменно начальной стадии строительства социализма, не проигравшего, в отличие от СССР, этого «-изма» в идеологической борьбе (3) и не пытающегося подменить постиндустриальной «формацией» перспективу более справедливого общественного устройства – более насущную (близкую?) и, конечно же, не исключающую хай-тековского компонента.

Парадокс нынешнего исторического момента ещё и в том, что если на Западе мэйнстрим все чаще атакуют слева (частенько цитируя К. Маркса), то Китай «критикует» Запад по-мэйнстримовски – покупкой (непокупкой) или продажей госдолгов развитых стран, апелляциями к нормам ВТО и т.п. В США кипят страсти по поводу неравномерности распределения доходов, а в КНР готовят инфраструктуру для размещения ценных бумаг зарубежных эмитентов, при этом китайские мультимиллионеры отъезжают в США и Канаду, в том числе для того, чтобы учить детей в заведениях с менее жёсткими экзаменами. В этом «доме Облонских» Китаю, по-видимому, достанутся и строительные контракты в Ливии, исполнение которых было прервано в начале 2011 г. – в том числе в обмен на массированные покупки европейских бумаг.

В результате КНР преодолевает мэйнстрим (и Запад?) в дэнсяопиновском стиле – «без лишних споров» и «без лишнего блеска» (таогуан янхуэй) – не стрелять же из марксистского или конфуцианского калибра по пустеющей оболочке мэйнстрима, становящегося просто политико-деловым диалектом. А универсалистской претензии мэйнстрима предъявляются просто конкретные и оттого особенно убедительные возражения – в виде свободных денег, доступа на китайский рынок, закупок авиалайнеров и т.п.

Наблюдается и ещё один парадокс. Всё более рыночный Китай встречает всё большее отторжение в США – даже у либералов (демократов). Похоже, дело не только в теориях и принципах, а просто в меняющемся соотношении сил и нежелании США подвинуться, уступая или деля с КНР достаточно честно заработанные ею позиции.

По этой причине китайцы всё менее терпеливо выслушивают инвективы по части чрезмерной бережливости или «непонимании» того, что спрос – главный двигатель экономики. А между тем их последовательное «кейнсианство» (в отличие от «непоследовательного» кейнсианства Б. Обамы) – предмет очевидной зависти американских либералов – П. Кругмана, Р. Райха и Дж. Стиглица (4), хотя, как мы понимаем, не в одном кейнсианстве секрет успехов Китая. А минувший саммит «двадцатки» призвал к бережливости уже США, окончательно запутав дело. 

Так уж получается, что после кризиса возникла и развивается «новая биполярность» современного мира: в ней США уже не могут, а Китай вроде бы ещё и не хочет выполнять лидерские функции в одиночку. 

Надо сказать, лидерству Китая (как внутреннему самоощущению) способствует и сопутствует сама динамика изменений в посткризисном соотношении сил, разрушение старых иерархий и (высокая) самооценка (5). При этом рекомендации западных ученых по части выхода из кризиса могут быть вполне пригодными, оставляя за Западом «теоретический» приоритет. Но китайцы не особенно охочи до лавров теоретиков в идеологически замкнутом, унылом и односторонне рыночном дискурсе. Просто воплощение в жизнь разумных рекомендаций тех же американских экономистов-либералов кажется мне более вероятным в Китае, чем на Западе (6).

Нельзя не видеть всей остроты проблем, стоящих перед Китаем. Та же задача расширения внутреннего рынка и спроса, помимо создания инфраструктуры (в чём китайцы успешны, хотя не обошлось без крупных сбоев, в частности в строительстве скоростных железных дорог), по-видимому, потребует очень энергичного и масштабного манёвра, напоминающего «великое сжатие» (7) в США. Однако если в Китае к такому манёвру в течение нескольких грядущих пятилеток КПК довольно жестко вынуждают и внутренние обстоятельства, и более государственный взгляд на мир, и уже приобретенные статусные характеристики, то в США возможное возобновление экономического роста просто позволит отложить решение проблемы на неопределённое будущее.

Не буду пропагандировать китайскую модель как образец для России: то, что нам следование мэйнстриму не помогло, не означает готовности к китайскому пути. Просто размышляя о двух лидерах и их опыте, можно подумать об экстенсивном и интенсивном (а также грязном и экологичном) начале в хозяйстве США и Китая, например, в контексте их столь разной обеспеченности природными ресурсами и землёй в историческом разрезе и перспективе. Можно задаться вопросом о том, где больше капитализма в классическом смысле слова (как расширенного воспроизводства, сбережения и накопления), или противопоставить «разрушителей» с Уолл-стрит и «созидателей» с китайских фабрик, выпускающих электровелосипеды, фотоэлектрические панели или светодиоды – как типичных представителей хозяйств двух стран. Можно подумать и о приобщении России к мировому инновационному укладу, и о нашей стране как партнёре и участнике модернизации в Азии. Однако это – задачи, выходящие за рамки короткой статьи.

Важно другое – зафиксировать дополнительный простор для поисков в области экономической теории и практики, который открывают новая биполярность и угасание мэйнстрима для других участников мировой экономики. Если, конечно, у них есть готовность к такому поиску.

Напомню лишь, что норма накопления в России на 40% ниже её уровня в развитых странах, вдвое ниже, чем в Индии, и вчетверо ниже, чем в КНР. Ещё и по этой причине «китайская модель» нам пока не ориентир.

Насколько Китай зависим от внешнего мира?

После занесения Китая в число экономических лидеров современного мира и констатации образовавшейся «новой биполярности» (не противоречащей полицентризму) и представленной Соединёнными Штатами и Китаем следует, по-видимому, подкрепить эти соображения дополнительными аргументами в пользу положения КНР как центра экономической (и не только) силы.
Такое положение складывается не только из экономического лидерства (лидерства для других), но и достаточной независимости Китая(лидерства для себя) – в том числе от внешнеэкономических связей.
Для начала следует констатировать два обстоятельства. Во-первых, КНР (не говоря уже об Индии) принципиально отличается от восточноазиатских «дракончиков» более низким уровнем такой зависимости, а во-вторых, этот уровень может и повышаться, и снижаться – особенно когда в развитых и глубоко вовлеченных в мировую экономику странах наблюдают кризисные и депрессивные явления. Ещё одно принципиально новое обстоятельство: спад в торговле с вялыми экономиками может сопровождаться подъёмом торговли между более динамичными частями мирового хозяйства, необыкновенно быстро разрушая привычную центро-периферическую схему.
Приведу несколько простых примеров: в 2000-х годах товарооборот между КНР и Индией вырос в 28 раз (!), и теперь Китай, а не США – крупнейший торговый партнер Дели. Индия и Бразилия экспортировали в 2010 г. больше товаров в развивающиеся страны, чем в развитые. Похожие процессы наблюдаются и в сфере движения прямых иностранных инвестиций (ПИИ). В 2010 г. приток ПИИ в развивающиеся страны впервые в истории превысил соответствующий показатель по развитым государствам. Это обстоятельство так же, как и высокая доля стран периферии в инвестициях из самих развивающихся государств (1), в немалой степени связано с движением предпринимательского капитала в Китай и из Китая.
Стоит привести несколько соображений по поводу методов оценки внешнеэкономической зависимости. Самое известное возражение – неполная сопоставимость объёма внешней торговли и ВВП, поскольку последний включает только добавленную стоимость. По этой причине современная эконометрика неизменно преувеличивает вклад экспорта в экономический рост. Этот дефект, кстати, постепенно преодолевается: статистический анализ экспорта по добавленной стоимости уже применяется в Швеции, Коста-Рике, брюссельской штаб-квартире ЕС. Заявление о намерении развернуть статистический анализ мировой торговли по добавленной стоимости в 2011 г. сделал и секретариат ВТО.
Далее, в ходе эволюции тридцатилетней открытой политики Китая в течение длительного периода (примерно до середины 2000-х годов) во внешней торговле страны нарастала доля продукции, дважды проходящей через таможенный учет: при ввозе компонентов и последующем экспорте готовых изделий (что отчасти и давало опережающие темпы роста внешней торговли). Лишь в последнем пятилетии (2005-2009 гг.) обозначилась тенденция к росту вывоза товаров, полностью произведенных Китаем (а не просто в Китае) – при сокращении зависимости от внешней торговли. А это, согласитесь, говорит о принципиальном изменении самого типа зависимости от внешнего мира – она уже не носит критического (в технологическом плане) характера.
Наконец, хорошо известно и о высокой концентрации внешней торговли Китая в прибрежных районах – особенно в гуандунско-гонконгском ареале. Для остальной части мегаэкономики сокращение сбыта за рубежом, конечно, не благо – но и не кризис, что отчетливо показала статистика экономического роста в регионах КНР в 2008–2009 гг. (2) Темпы роста ВВП и инвестиций в центральных и западных районах Китая теперь выше, чем на побережье. Это, возможно, даст дальнейшее ослабление зависимости от внешних рынков.
Высокая доля потребительских товаров в китайском экспорте не препятствует очень динамичному расширению позиций этой страны на внешних рынках (наблюдавшемуся в 2010-2011 гг.), где помимо прочего в депрессивных фазах может расширяться спрос на более дешёвые товары из-за вынужденного отказа потребителей от дорогостоящих покупок. В такие периоды растёт не только зависимость Китая, но и зависимость от Китая.
Наконец, в «Большом Китае» практически сложился интегрированный внешнеэкономический организм. При этом все три территории – зависимые от «материка» части.
Прогнозировать усиление или ослабление зависимости КНР от внешнеэкономических факторов достаточно сложно. Помимо прочего (движения мировой конъюнктуры и цен) происходит взаимодействие двух разнонаправленных тенденций. С одной стороны, международное разделение труда «запирает» КНР в роли глобальной фабрики (повышая эту зависимость – и, добавим, зависимость от китайских поставщиков зарубежных торговых сетей, в том числе в тех же США), а с другой - динамичный рост доли нефакторных услуг в ВВП и потреблении Китая эту зависимость снижает.
При китайских масштабах (а ведь в лице этой мегаэкономики мы имеемколичественно беспрецедентный в новейшей истории пример успешной и сжатой во времени промышленной революции, которуюпринципиально нельзя анализировать по прежним схемам и эконометрическим формулам) нет больших противоречий между двумя процессами. Это развитие комплексной, полноотраслевой индустриализации и модернизации, с одной стороны, и использование на внешнем рынке сравнительных преимуществ в ряде отраслей – с другой. Если угодно, мы имеем Д. Рикардо и И. Фихте «в одном флаконе».
При этом на торговый и технологический протекционизм Пекин отвечает контролем над притоком капитала (и ссудного, и предпринимательского (3)), а также регулированием курса и режима конвертации валюты. Он вполне сознательно затягивает на длительный период дальнейшее усиление позиций на международных финансовых рынках – в пользу той же внешнеэкономической независимости и по причине достаточности собственного капитала. Неспешная, но последовательная «интернационализация юаня» - это помимо прочего ещё один пример недогматичного подхода к мэйнстриму, всегда торопившего своих адептов к «полной конвертируемости валюты», «росту капитализации» и т.п.
Независимость финансовой системы Китая дает ещё и возможность вести самостоятельную и крупную игру на международных кредитных и валютных рынках. И уже больше года зарубежные финансовые рынки чутко реагируют на те или иные действия регулятора внутри КНР, при этом на фондовых площадках Китая заметно снизилась волатильность, свидетельствуя об устойчивости и, подчеркну, выросшей независимости хозяйства этой страны. А она, повторю, позволяет сосредоточиться на лидерстве для себя – на внутренних проблемах.
Среди них – экономика знаний. Замечу (вслед за А.В. Акимовым), что технологические достижения предыдущих цивилизаций сохранились в той мере, в которой они оказались важными для решения проблем жизнеобеспечения на планете. Размышляя на эту тему, нелишне задаться вопросом о роли высоких и не очень высоких технологий, в том числе в США и КНР, в контексте совместного лидерства или новой биполярности.
Не углубляясь в этот сложную проблему, ограничусь несколькими простыми зарисовками.
Возьмём, к примеру, электровелосипеды, упомянутые выше. Их в Китае в 2010 г. было произведено 22 млн. шт., причем 1 млн. был вывезен за рубеж. И электродвигатель, и велосипед – отнюдь не новации. Но их совмещение и, главное, массовое производство – новация, едва ли возможная в таких масштабах даже в современных США.
На КНР уже приходится основной объем мирового производства фотоэлектрических панелей. Характерно, что они в подавляющей части экспортируются, при этом 70 млн. городских домохозяйств используют горячую воду, нагретую солнечными лучами в резервуарах на крышах домов – фотопанели пока не по средствам. Видна политика, соразмерная средним условиям страны и на планете.
В то же время видны и прорывы. В 2010 г. впервые в истории развивающиеся страны опередили развитые государства по стоимости реализованных «зелёных проектов». К ним относят применение энергии ветра, солнца, современных технологий использования биоресурсов и т.п. Суммарные инвестиции развивающихся стран в данную отрасль составили 72 млрд. долл., причём на долю Китая пришлось почти 49 млрд. долл., на 28% больше, чем в 2009 г.
Для сравнения можно заметить, что европейские страны вложили в «зелёные» проекты 35 млрд. долл. – на 22% меньше, чем в 2009 г. [GlobalTrends, p. 9].
Другими словами, КНР примкнула к числу мировых лидеров в важной отрасли жизнеобеспечения человечества, которая помимо прочего является крупным рынком реализации новых технологий и сферой острой конкурентной борьбы.
При этом Китай уже обозначил в Африке историческую миссию благоустройства планеты и имеет, добавим, все шансы для захвата ниши дешевых и простых технологий, которые всё же не растут на деревьях – даже в университетских парках по соседству с лабораториями.
Поэтому представляется уже едва ли осуществимой без участия Китая (хотя бы в качестве потребителя, но отнюдь не только в этом качестве) практическая реализация достижений хай-тек где бы то ни было и особенно их распространение в глобальном масштабе.
Ближайшие годы, вероятно, подтвердят или опровергнут тезис о том, что «устойчивость либерально-рыночной экономики возможна только в условиях ее постоянной подпитки  дополнительными ресурсами» [Кузнецов, с. 2].
Но уже сложившаяся новая биполярность, повторим, все же благоприятнее мэйнстрима для «третьих лиц»: прежде всего расширением возможностей выбора (и в том числе в рамках ревизии мэйнстрима) – как стратегий развития, так и ориентации экономических связей.
Кризис «финансомики» на Западе в то же время отнюдь не означает, что реальный сектор в Китае не столкнётся с острыми проблемами.  Однако рецепты для решения китайских проблем человечеством уже отчасти наработаны.
В Азии в целом оптимизма сегодня больше, чем на Западе. Индийские учёные, например, полагают, что, «хотя Азия не сможет выработать полный иммунитет от проблем Запада, ей под силу смягчить для себя их последствия» (4).
Возможно, секрет этого оптимизма просто в сохранении индустриально-деятельного взгляда на мир - своеобразного преимущества «догоняющего развития».

Библиография

Global Trends in Renewable Energy Investment 2011. UNEP, Frankfurt School of Finance and Management, Bloomberg New Energy Finance: Paris, September 2011.
Kuhn R. How China's Leaders Think: The Inside Story of China's Past, Current and Future Leaders. N.-Y.: John Wiley & Sons, 2011.
World Investment Report 2011. UNCTAD: New York and Geneva, 2011.
Акимов А.В. 2300 г.: глобальные проблемы и Россия. М.: Восточный университет, 2008.
Воскресенский А.Д. Российско-китайское стратегическое взаимодействие и мировая политика. М.: Восток-Запад, 2004. С. 35.
Кругман П. Кредо либерала. М.: Европа, 2009.
Кузнецов В. Китайская карта мировой политики// fondsk.ru. 23.09.2011.
Райх Р. Послешок. Экономика будущего. М.: Карьера Пресс, 2012.
Стиглиц Дж. Крутое пике: Америка и новый экономический порядок после глобального кризиса.– М.: Эксмо, 2011.

Примечания

(1) В 2007-2010 гг. доля развивающихся стран в инвестициях из развитых стран повысилась с 26 до 45%, в инвестициях из развивающихся государств – с 58 до 63%. World Investment Report 2011. UNCTAD: New York and Geneva, 2011. P. 14.
(2)Профессор Лондонской школы экономики К. Хьюдж осенью 2011 г. отмечал, что «Китай сможет пережить падение экспорта, так как власти стимулируют внутренний спрос. А экспорт сейчас составляет намного меньшую часть экономики, чем несколько лет назад». http://www.mn.ru/newspaper_economics/20111014/305848086.htm
(3) Что не остается незамеченным в остальном мире. Так, из 149 мер инвестиционной политики, проведённых в 2010 году в 74 странах и проанализированных в докладе ЮНКТАД (WorldInvestmentReport2011), почти треть приходится на новые ограничения и регламентации, тогда как десять лет назад их доля составляла всего 2%.
(4) http://www.rbcdaily.ru/2011/09/02/world/562949981387866

(1) В нашем сознании особенно плохо укладывается мысль о том, что вроде бы похожий в прошлом на СССР Китай столь «легко» справился с созданием рынка, модернизацией и пр. 

(2) О малочисленности сектора и очень скромном вкладе высоких технологий в ВВП и занятость даже в США не раз писали П. Кругман и Р. Райх.

(3) Пункт о том, что Китай придерживается социализма, включён даже в финальный документ переговоров с ВТО.

(4) При этом перечисленные учёные (все, заметим, фритредеры) в один голос осуждают Пекин за «заниженный» курс юаня.

(5) По поводу одного из пунктов дэновского наследия – необходимости скромного поведения на внешней арене (уже упоминавшееся выражение «таогуан янхуэй») – в сегодняшнем Китае не утихают горячие дискуссии.

(6) Любопытно, что и П. Кругман, и Р. Райх, и Дж. Стиглиц сетуют на свою невостребованность в экономическом штабе Б. Обамы.

(7) Этим выражением П. Кругман характеризует резкое усиление равномерности в распределении доходов в США в 1940-1950-е годы в результате воплощения идеологии «нового курса». К такому манёвру в США наших дней призывают и другие американские экономисты-либералы.