"ОРГОРУЖИЕ": Нож первый

Сергей Кургинян

ОДА СТРАХУ

Нож первый: как умертвляют инстинкт самосохранения

     О ПРАВЕ ОПЕРИРОВАТЬ ПОНЯТИЕМ «ОРГОРУЖИЕ»

     В начале ХХ века Александр Богданов в своем труде "Всеобщая организационная наука" показал, что общество и государство — это сверхсложная организованная система.

     Последователи Богданова (начиная с Берталанфи, Винера и Неймана) создали общую теорию систем и уточнили:

система — это организованная структура из элементов (подсистем), соединенных управляющими связями и общей "целевой функцией", которую контролирует "ядро" системы.

И разобрались, как нужно влиять на ядро системы, ее подсистемы и управляющие связи, чтобы систему сохранить, трансформировать или разрушить. Оказалось, что для разрушения системы, прежде всего, нужны:

·        деформация, вплоть до деградации, целевых функций системы;

·        искажение целевых приоритетов;

·        разрыв или "переключение" системных управляющих связей;

·        обострение внутрисистемных противоречий, как в целеполагающем ядре системы, так и между ее ядром и подсистемами;

·        "раскачка" "автоколебаний" системы для ее вывода за пределы устойчивости.

     Было бы наивно полагать, что эти теоретические результаты не применили — причем немедленно — к актуальной социально-политической и экономической практике ОРГВОЙНЫ.

     ОРГВОЙНА — ЭТО СОЗНАТЕЛЬНАЯ И ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННАЯ АТАКА НА ОРГАНИЗОВАННОСТЬ ЦЕЛЕВОГО ЯДРА, ПОДСИСТЕМ И УПРАВЛЯЮЩИХ СВЯЗЕЙ СИСТЕМЫ ПРОТИВНИКА.

А поскольку речь идет о системах, которые состоят из людей, то

ОРГВОЙНА — ЭТО ПРЕЖДЕ ВСЕГО НУЖНОЕ АТАКУЮЩЕМУ УПРАВЛЕНИЕ МОТИВАЦИЯМИ ОРГАНИЗАЦИОННЫХ РЕШЕНИЙ ПРОТИВНИКА ВО ВСЕХ ЧАСТЯХ ЕГО СОЦИАЛЬНО-ГОСУДАРСТВЕННОЙ СИСТЕМЫ.

     За счет чего?

·        За счет подталкивания постановке как бы позитивных, но на деле опасных для противника (нереализуемых или деструктивных) целей…

·        За счет создания такого "давления обстоятельств", которое вынуждает противника принимать вредные для него решения…

·        За счет имплантации в систему противника элементов, ее открыто или скрыто разрушающих…

·        За счет создания у целеполагающего ядра атакуемой системы иллюзии благополучия, не позволяющей увидеть атаку и включить "мобилизационные" механизмы…

·        За счет использования стремления противника к "стабильности". И навязывания ему таких решений, которые приводят к "переорганизованности" и "жесткости" его системы, т.е. к невозможности ее адаптации к меняющимся внутренним и внешним дестабилизирующим импульсам…

     И еще много за счет чего.

     А теперь сопоставьте всё перечисленное с тем, что видите вокруг…

     Глашатай "новой войны" и очередного "международного холода" — сегодня роли очень неблагодарные. Но какие другие роли предлагаются тем, кто хочет честно обсуждать имеющиеся тенденции?

     Между тем, тенденции слишком уж очевидны. Для того чтобы их игнорировать, нужны особые мотивации. Либо — такая внутренняя ангажированность, которая все, что не укладывается в желаемое, отбрасывает. Либо — совсем иная ангажированность. В рамках коей нужно усыплять противника (он же по совместительству соотечественник), навязывать ему совсем уж ложный и гнилой пацифизм. Технологии подобного навязывания — очевидны. Говорится, что великая страна не может "судорожно дергаться" в ответ на чьи-то недоброжелательные действия. Как будто есть только две возможности: "дергаться" — или расслабленно плестись в потоке событий.

     Говорится о "торговле страхом": "Мол, знаем этих алармистов! Они льют воду на определенную — вполне конъюнктурную — мельницу!" А что вытекает из спецмифа о "торговле страхом"? Что страх вообще неприемлем? Что страх — это всегда конъюнктура?

     Представьте себе человечество, вообще лишенное страха. Что станет с ним как с видом? Зачем-то мать-природа соорудила этот тип адаптационных эмоций? Их изъятие — совместимо ли с адаптацией? И почему именно нам предлагают отказаться от данного адаптационного механизма? На Западе ведь никто не хочет превратиться в "бесстрашную цивилизацию". И на Востоке тоже. Запрет на страх — что это? Кто так табуирует общественное сознание? И зачем?

     Да, мне страшно потерять Родину. Я ее один раз уже потерял. Мне страшно, что у моих детей и внуков отнимут историю. И почему я должен стыдиться того, что мне страшно? Я ведь от страха не прячу голову под крыло, не опускаю руки. Я делом занят. Я превращаю этот страх в активную мотивацию. Страх меня не парализует, не деморализует.

     А те, кто фыркает по поводу моего страха, — что понимают в законах экстремального поведения? Они когда-нибудь висели на скальной стенке, плыли на плоту по бурной реке, выбирались из непроходимой тайги? Если ампутировано чувство опасности — как мобилизоваться на отпор? Мания безопасности — болезнь не менее тяжелая, чем мания преследования.

     Спору нет — одним страхом питать мобилизацию невозможно. Но и без страха — этой мобилизации нет, и не может быть. А значит, тот, кто изымает страх из сферы допустимого, разрушает мобилизацию.

     Почему я должен считать, что он ее разрушает бескорыстно? Что я "торгую страхом" (тем более что я точно знаю, что не торгую), — а не он торгует "де-страшием"? Да, именно "де-страшием", а не бесстрашием. Бесстрашие предполагает преодоление страха. Страх надо испытать и изжить. "Де-страшие" предполагает невозможность испытать страх.

     Это свойственно баранам, которых ведут на бойню. Почему, кстати, мясо баранов считается более полезным, чем мясо других животных? Потому что баран — тупое животное. И когда его ведут на бойню, он не боится. Потому что не понимает, куда ведут. Остальные животные боятся, выделяют адреналин и портят мясо. А баран страхом мясо не портит. Так почему я должен считать, что "де-страшие" не тождественно "баранизации" российского населения, не востребовано определенным заказчиком с очень определенной целью?

     Жертве сначала не должно быть страшно — чтобы, испугавшись, она не начала сопротивляться, выделять этот самый адреналин, портить себя как потенциальный продукт питания. А потом ей не должно быть страшно по другой причине. Потому что ее уже едят.

     Но главное, конечно, даже не в этом. А в том, где проходит грань между мифами и реальностью. Предположим, что я торгую страхом. Что это значит? Что я реальность подменяю страшилкой. Но можно предположить и другое! Что мой оппонент подменяет реальность — успокоилкой.

     Так как разобраться-то? И можно ли тут вообще разобраться?

     Мне кажется, что можно. Конечно, окончательный вердикт выносит только история. Я выдвигаю тревожные версии будущего, мой оппонент выдвигает успокоительные версии. Но это все версии. А потом наступит будущее. И мы узнаем, кто прав.

     И мне, конечно, хотелось бы, чтобы прав был мой оппонент. Но и тут есть неоднозначность. Что, если мой алармизм кого-то мобилизовал, и в силу этого тревожный сценарий не реализовался? Так что вердикт истории — и неокончателен, и неутешителен. Ну, что мне толку оказаться правым в момент, когда противник "долбанет" по нам из всех калибров, включая ядерные, а у нас не будет сил, чтобы ответить? А если даже силы будут? Опять-таки никакого толку. Силы-то и нужны, чтобы противник не "долбанул".

     Чтобы избежать излишних теоретизирований — приведу наглядный пример. Сижу я на высоколобом собрании экспертов, обсуждающих энергетическую войну. Война предъявлена в качестве темы обсуждения хозяевами почтенного собрания. Ну, предъявлена, — значит, надо обсуждать.

     И вижу я, что обсуждать-то большинству не хочется. До того не хочется, что, наконец, один из представителей большого бизнеса так и говорит: "Да кончайте вы с этой вашей войной! Нужны другие слова! Хватит бряцать оружием!"

     Казалось бы, хозяин собрания должен вернуть его в рамки заданной темы. Мол, я ведь тоже не лыком шит, знал, какую тему предложить. Но хозяин очень оживленно откликается на предложение "большого бизнеса" и начинает обсуждать альтернативные слова. Не надо "войны" — что тогда? Конкуренция! Нет, тоже жестко… Взаимодействие!

     О чем идет речь — понятно. Соответствующему контингенту эта самая война — как кость в горле. Он уже расположился на Западе, детей соответственно разместил, губы раскатал. А тут какая-то война. Холодная ли, другая… Она по чему ударит? Правильно, по карману! По его счетам, по месту в желанном западном обществе. А зачем все это терять? Чтобы какие-то эксперты поизгалялись?

     Соответствующая "тусовка", испугавшись мюнхенской речи В.Путина и призрака "холодной войны", включила необходимые механизмы и лексику: "Какая война! Заткнуть рот! Взаимодействие! Дружба!"

     И тут я задаю бестактный вопрос: "Конечно, можно перестать говорить об энергетической войне, о нефтяной войне, о войне финансовой или информационной. Но как прекратить об этом говорить, сохраняя достоинство, в том числе в международных кругах? Вот опять же — книга Дэниела Ергина "Добыча". Фундаментальный труд с подзаголовком "Всемирная история борьбы за нефть, деньги и власть", лежащий на столе у любого крупного мирового нефтяника. Никак не "ястребиная торговля страхом". А там "нефтяная война" детально описана именно как война!

     Кроме того, война-то эта натурально ведется. И отличается от конкуренции весьма радикальным образом. Классическая конкуренция — это конкуренция издержек и качества продукции. А когда террористы взрывают нефтепроводы или вокруг нефтепромыслов полудикие племена начинают воевать… Это-то уже и есть война! Вы в каком-нибудь Лондоне скажете компетентным людям, что ее нет, — вас же уважать перестанут!"

     На этот мой бестактный вопрос мне ответили вполне однозначно. В том смысле, что в Лондоне ты про это и говори. А здесь — не надо.

     Ну, не надо, так не надо. Я встал и вышел. Дождавшись протокольной паузы, тактично, политкорректно. Но все же вышел.

     К чему я это? К тому, что есть у нас все же другие индикаторы, определяющие границу между мифом и реальностью и не требующие доказательства экспериментом под названием "История". Индикаторы эти связаны с одной частью человеческого тела и одним предметом питания. Часть тела — уши. Предмет питания — лапша. Когда предмет питания начинают вешать на часть тела, речь как раз и идет о границе между мифом и реальностью.

     Если в вопросе о нефтяной (или финансовой, или иной) реальной войне некто начинает грубо лгать, игнорировать очевидное, вступать в противоречие с мировыми данными и мировой практикой, то этот некто — мифотворец. И относиться к нему надо соответственно.

     Так что, оргвойна — это нечто реальное, или миф, имеющий пропагандистские цели? Оргоружие — это выдумка или проза жизни в XXI столетии? И чем все эти рассуждения об оргоружии и оргвойне отличаются от банальных баек по поводу "теории заговора"?

     Много чем отличаются! Оргоружие применяют не только государства, но и крупные корпорации. Война специального типа — финансовая, экономическая, культурная, информационная, политическая, организационная — давно подменила собой банальную конкуренцию. Конкуренция всё больше становится уделом мелкого и среднего бизнеса. Крупный бизнес лихорадочно "милитаризуется".

     Финансовые рынки атакуют постоянно. И это основная тенденция XXI века. Спецвойна (крупные операции спецслужб, трансформирующие мирополитику) давно имеют не меньшее значение, чем войны классические. Спецтеррор уже проявил себя. И это только цветочки — ягодки впереди. Смысловые войны — не в прошлом, а в будущем. На кой ляд в противном случае рассуждать о конфликте цивилизаций?

     "Пацифизация" никак не резонирует с реальностью XXI века. Она — не хороший тон, не фирменный знак респектабельности и политического достоинства. Она — удел ведомого на бойню барана.

     Бряцать оружием — не нужно. Военная истерика — омерзительна. Поджигательство — исторически преступно. Но это лишь одна из двух крайностей. Другая — ничуть не менее постыдна и бесперспективна.

     Стыдиться нужно не страха, а его власти над твоей личностью. Страх же нужен и обязателен. Только испугавшись и преодолев страх, можно стать субъектом и воином.

     А все, что этим не станет, превратится в объект и раба. Такова суровая альтернатива грозного постсоветского мира. Чем быстрее мы ее осознаем, тем больше получим шансов на продолжение нашего исторического бытия.

     Те, для кого это продолжение не является абсолютной ценностью — пусть бегут с корабля истории. Мы же знаем — впереди буря. Ну, что же… Буря так буря… Глядишь, и справимся.

Источник