Расстрел напоказ

Я уходил из разгромленного Дома Советов четвертого октября в 17.30. По вестибюлю двадцатого подъезда плыл пороховой дым. Пол был усыпан битым стеклом. Под стекляшками там и тут темнела кровь. На улице пороховой дым был гуще, чем в вестибюле. По верхним этажам еще палили с трех сторон. Палили из орудий и пулеметов. Двое моих знакомых покинули Дом Советов на рассвете следующего дня. Они отсиживались на шестом этаже, который не обстреливался. Но по этажам выше седьмого орудийно-пулеметный огонь велся до самого их ухода. Расстрел здания парламента продолжался почти сутки. Кого и что расстреливал Ельцин, расстреливая Дом Советов?
 

21 сентября, слушая в 20.00 указ о роспуске Съезда и Верховного Совета, я полагал, что в это время вся связь в здании парламента уже отключена, и что спецназ из службы безопасности президента, по-тихому сняв жалкую депутатскую охрану, выводит из Дома Советов Хасбулатова и его коллег. Но телефоны в парламенте отзывались. И по одному из них мне сказали: скоро состоится заседание президиума Верховного Совета. Я успел к окончанию заседания. Зал президиума был набит журналистами. Зачитывалось решение об отрешении Ельцина от должности. Руцкой заявил о принятии им к исполнению обязанностей президента. В полночь началась сессия Верховного Совета. Никакой матрос Железняк на нее не прибыл. Тысячи людей, собравшихся к парламенту, никто не пытался разогнать.

После того как Руцкой объявил народу с балкона, что не подчинившиеся ему силовые министры уволены и вместо них назначены Ачалов, Баранников и Дунаев, я сел в машину приятеля, и мы поехали по Москве. Шел четвертый час ночи. Около Минобороны было безлюдно. На Лубянке — тоже. В штабе внутренних войск горели только окна в кабинете командующего. В казармах спецвойск все окна были темны. Отделения милиции работали в обычном режиме. Я ничего не понимал. Если Руцкой с Ачаловым выедут сейчас в две благосклонные к ним воинские части и приведут с собой по два батальона, которые обязаны по закону исполнять их приказы, кто помешает им к началу рабочего дня занять все правительственные особняки и не пустить Ельцина в Кремль?

К пяти утра я вернулся к Дому Советов. Людей около него не поубавилось. Горели костры. Строились баррикады. Формировались отряды добровольцев по охране парламента. Руцкой и Ачалов, сказал мне знакомый депутат, ни в какие части не поехали. Решено не дергаться: Ельцин на бумаге совершил госпереворот, мы на бумаге его подавили, и теперь пусть выскажется народ.
Голос народа не раздался ни 22, ни 23 сентября, ни в последующие дни. Народ, то есть абсолютное большинство граждан РФ, восприняло противостояние Кремля и Дома Советов абсолютно равнодушно. 

Массовых акций в России не случилось ни в поддержку Ельцина, ни в защиту упраздненного им высшего органа власти. Народ безмолствовал...
24 сентября, в пятницу, я позвонил в несколько областных Советов, не смирившихся с госпереворотом, и задал вопрос: "Вы объявили указ Ельцина не действующим на вашей территории и что собираетесь делать дальше?" Отвечали мне везде одинаково: ничего, будем сидеть и ждать, как развернутся события в Москве, ибо повлиять на их ход каким бы то ни было действием невозможно. Парламент столь же непопулярен в народе, как и президент с правительством, и желающих бастовать, митинговать и осуществлять блокаду столицы в интересах депутатов найти трудно.

Первая неделя словесной войны между исполнительной и законодательной властями закончилась вничью. Но в Москве ничья была в пользу парламента. Очевидным это стало в выходной день, когда демократы созвали проельцинский митинг. К его началу был приурочен концерт Ростроповича, но и при всем том на него собралась примерно половина от того количества москвичей, которые каждый день приходили к Дому Советов. По оценкам социологов из Академии наук, к 25-26 сентября Ельцин сохранил лояльность к себе пассивного большинства Москвы. Но к этому же времени на его стороне готовы были действовать 35, а на стороне парламента — 65 процентов политически активного меньшинства столицы.

Я не могу ни доказать, ни опровергнуть этот вывод, но смею свидетельствовать: у стен Дома Советов за неделю после госпереворота я увидел множество лиц, которые никогда прежде не мелькали на акциях оппозиции. К хорошо известным мне активистам "Трудовой Москвы" и участникам патриотических съездов изо дня в день присоединялись все новые и новые люди. Причем значительная их часть была молода и прилично одета. Ряды активных сторонников парламента увеличивались за счет пассивного ранее московского большинства. Но и это не все. В Дом Советов со всей страны ехали люди, умеющие воевать. Ехали офицеры и рядовые, прошедшие "горячие точки", казаки. Дом Советов стягивал к себе всех недовольных и разочарованных режимом Ельцина и постепенно превращался в штаб массового гражданского сопротивления исполнительной власти. И никакие обычные меры пресечения этого сопротивления уже не помогали.

В Дом Советов перекрыли подвоз продуктов. Но их несли в ящиках. Отключили свет. Но туда неведомо откуда везли солярку для дизельной электростанции, а один молодой человек, пожелавший остаться неизвестным, доставил бензиновую мини-электростанцию.
26 сентября, в воскресенье, Ельцин заявил по ТВ, что еще чуть-чуть — и Хасбулатов с Руцким останутся одни в здании парламента. А в понедельник у Дома Советов состоялся самый массовый за всю неделю митинг. Ничья при словесном противостоянии теперь была явно в пользу парламента, и Кремль уже не мог изменить ситуацию, не прибегнув к силе. Во вторник, 28 сентября, Дом Советов был наглухо изолирован от внешнего мира техникой и внутренними войсками. Изолирован под предлогом ограждения москвичей от вооруженных боевиков, засевших в парламенте.
На четвертый день блокады, 1 октября, я проскользнул в Дом Советов через три кордона, затесавшись в группу иноземных журналистов, и после пресс-конференции Руцкого и Хасбулатова пару часов разговаривал там с "засевшими боевиками". Весть о том, что пришел человек с воли и на волю уйдет, пронеслась по этажам, и мне вручили на вынос два десятка записок. Вот некоторые из них.

"Женя! Аля и Федор! Крепко вас целую. У меня все хорошо. Не волнуйтесь. Еще раз целую и обнимаю. Миша. Папа".
"Людмила Дмитриевна! Передайте моим — жив, здоров и невредим. У Владимира Степановича тоже все в порядке. Сообщите его жене".
"Мам! Не горюй и не беспокойся. Я тебя люблю. Позвони, пожалуйста, Ольге".
"Отец! Если Ира еще не приехала, узнай у сына — есть ли у него деньги на еду. Или лучше забери его к себе".

Когда, набирая телефоны разных городов, я зачитывал эти записки, то уже знал, что оцепленных в Доме Советов обычных неробких мужчин новоявленные комиссары Грачева представляли личному составу подмосковных дивизий как уголовный сброд, который пытает в подвалах заложников и для которого не надо жалеть снарядов. Пропаганда, как мы знаем, сработала — снарядов никто не жалел.

Блокада парламента длилась пять дней. Пять дней исполнительная власть ограждала Москву от "боевиков". И пять дней тысячи москвичей бились о стальные ряды оцепления, пытаясь пройти к Дому Советов. Словесная война двух властей (бывший президент — бывшие народные депутаты) сменилась дубинно-кулачной войной Кремля с народом. 28 сентября два десятка тысяч сторонников парламента сумели подойти к первой цепи ограждения, но были газом и дубинками оттеснены по улице Заморенова, а затем часа три ОМОН гонялся за ними по улице 1905 года и Садовому кольцу. 29 сентября никого из десятков тысяч не пустили дальше площадок у выходов из метро "Баррикадная" и "Улица 1905 года". Солдаты дивизии Дзержинского перекрывали проходы, а солдаты ОМОНа били подряд всех, кто толпился у этих проходов. Причем били не только на улицах, но и в станциях метро. 30 сентября оттесненная с "Баррикадной" толпа вышла к Пушкинской площади, но и оттуда была изгнана смертным боем — несколько искалеченных ОМОНом увезла "скорая". 1 октября избиения демонстрантов продолжились на "Баррикадной", а 2 октября произошли на Смоленской площади.

Дубинно-кулачная война тоже закончилась вничью: Кремль бил сторонников парламента, они отступали и снова наступали. И эта ничья снова была не в пользу Кремля. 2 октября, когда ОМОН стал разгонять митинг на Смоленской, народ взял в руки стальные прутья и камни, и омоновцы впервые за пять дней побежали. Садовое кольцо рядом со зданием МИДа было перегорожено баррикадой. Сначала одной, а потом еще тремя. Рядом с баррикадами задымили костры и появились кучи камней: демонстранты готовились к отражению атаки ОМОНа. Но она не последовала ни днем, ни вечером. Многотысячные части внутренних войск и милиции почему-то медлили. Почему? Устали от пятидневных стычек? Испугались камней и огня? Неведомо. В 21.00 демонстранты добровольно оставили занятую площадь, и через час на ней появилась техника, которая принялась разгребать баррикады.

Я разговаривал с теми, кто строил баррикады на Смоленской. Среди них был учитель, получающий 30 тысяч, и директор ТОО, зарабатывающий 200 тысяч в месяц, среди них был 18-летний студент Бауманского университета и 73-летний пенсионер с Пятницкой.
Такие же люди пришли 3 октября, в воскресенье, и на Калужскую площадь. Ельцин в своем обращении к стране после расстрела Дома Советов заявил, что воскресные беспорядки в Москве были заранее спланированы и организованы. Но не сказал, как мифические организаторы этих беспорядков, не имея возможности выступить по радио и ТВ, смогли собрать на Калужской площади около 100 тысяч человек. Информация о митинге на этой площади была только в листовках "Трудовой России", которые распространялись задолго до 21 сентября. Притом распространялись в весьма ограниченном количестве.
Сбор на Калужской удался не потому, что о нем широко объявляли, а потому что о нем активно узнавали. У "Баррикадной" бьют, на Пушкинской бьют, на Смоленской бьют — больше трех не собираться. Где можно собраться? Сбор на Калужской произошел стихийно. Как и стихийно произошло оттуда шествие к Дому Советов.
Выходы из кольцевой и радиальной станции метро "Октябрьская" в 14.00 были открыты. Но проход на Калужскую площадь был закрыт двойными шеренгами солдат, просочиться сквозь которые было невозможно. Люди, выходя из метро, растекались по тротуарам и держались абсолютно покорно, наученные многодневным битьем.

Сейчас среди оппозиции в ходу версия о том, что прорыв демонстрации от Калужской до Дома Советов был подстроен, что власти сознательно дозволили прорыв, дабы заявить потом о массовых беспорядках. С моей точки зрения, эта версия абсурдна. Когда шеренги солдат в оцеплении были прорваны в одном месте и когда рассеянные по тротуарам группки людей слились на площади и повернули на Садовое кольцо, образовалась колонна, численность которой показалась мне невероятно огромной. Огромность колонны поразила, видимо, не только меня, но и солдат ОМОНа, перекрывших Крымский мост. Они добросовестно пытались сдержать колонну, но дрогнули, не видя конца и края наплывавшей на них массе людей. Второй омоновский кордон за Крымским мостом выглядел еще более напуганным, чем первый, и, почувствовав, что бесконечный поток демонстрантов не остановится перед выстрелами начиненных газом пуль, обратился в бегство, не вступая в драку. На третьем кордоне у Смоленской площади была выстроена тьма войск с водометами. Их решимость остановить колонну можно оценить по числу пострадавших демонстрантов. Стычка у Смоленской была жестокой. Но решимость войск оказалась меньшей, чем решимость колонны. Войска побежали. Побежали по Садовому и по Арбату, и тот испуг, который читался на лицах рядовых и полковников, убедительно доказывал, что дозволения на прорыв от начальства не исходило.
 
У Дома Советов победно-восторженную колонну демонстрантов накрыли автоматные очереди. Стреляли со стороны мэрии. Стреляли по безоружной толпе. Это почти не испортило праздничного настроения и не насторожило ни саму колонну, ни встречавших ее с балкона Руцкого и Хасбулатова.
Некоторые из оппозиционных политиков ныне утверждают: если бы не случилось нелепого взятия мэрии и глупейшего похода на Останкино, не было бы никакого расстрела Дома Советов. Так это или не так? Штурм мэрии и поход на Останкино послужили поводом для стрельбы по парламенту, но таковой повод мог появиться сам собой (бушевала стихия) или мог быть создан специально (впереди была целая ночь).
Предотвратить расстрел Дома Советов могла только организованная кампания гражданского неповиновения. Около Дома Советов 3 октября не было ни миллиона, ни даже полумиллиона москвичей из всей девятимиллионной Москвы. Но того количества людей, которые находились там, было вполне достаточно, чтобы перекрыть все движение в центре (милиция там испарилась), устроить пикеты на главных улицах, заклеить полгорода листовками и плакатами с призывами к восстановлению законности. Парламент мог выстоять, если бы его сторонники после взятия мэрии отправились не митинговать к телецентру, а наступать на центры власти. Наступать с лозунгами или с автоматами, которых немало было в подвалах Дома Советов.

Расстрел парламента не являлся местью за боевые действия оппозиции. Их, по сути дела, не было. Макашов приехал в "Останкино" всего с двумя десятками охранников, и вспыхнувший там после взрыва гранаты автоматный огонь велся в основном "Витязем". Пострадали от него в первую очередь безоружные люди. Стреляя по Дому Советов, Ельцин стрелял по недовольным его режимом и по их готовности к сопротивлению его политике.
 
То, что произошло в Москве и стране с 21 сентября по 3 октября, показало: недовольных режимом много — и в столице, и в провинции, число их растет, и активность тоже растет. Промедление с демонстрацией силы означало бы постепенный крах режима. И во имя его спасения такая демонстрация состоялась.
В интервью "МК" министр обороны Грачев сказал, что атака на Дом Советов началась "тогда, когда на таманцев пошли четыре бэтээра оппозиции". Но я своими глазами видел, как армейские БТВ, врываясь на улицу со стороны мэрии, начали палить по группкам безоружных людей у костров на площади, а бэтээры, подошедшие со стороны набережной, открыли огонь, не дожидаясь никакой атаки.

Во время блокады Дома Советов рядом с ним круглые сутки стоял желтый броневик, который беспрестанно вещал о дарованных Ельциным льготах депутатам и аппаратчикам ВС, призывая тех и других покинуть Дом Советов. Перед атакой ни этот желтый, ни какой-либо другой броневик с громкоговорителем не появился и не предложил защитникам парламента сдать оружие. Через два часа боя Руцкой, пишу это со слов депутата Воронина, позвонил Черномырдину и предложил начать переговоры о прекращении огня. Тот ответил: огонь прекратится, если будет сдано оружие и вывешен белый флаг, то есть предложил сдавать оружие под пулеметно-артиллерийским огнем.

Расстрел Дома Советов был именно демонстративным расстрелом, рассчитанным на показ всей стране, и на то, чтобы напугать всех недовольных режимом и заткнуть им рты. Расчет этот оправдался. Гора трупов в обгорелом здании парламента сделала свое дело. Сопротивление режиму заглохло.

Николай Анисин

Источник