Похитительница молока

Культ новопреставленной баронессы Тэтчер носит не столько политический, сколько виталистский характер: «Железная леди», «баба с яйцами», «человек сильной воли», «единственный мужчина в своем правительстве» – все эти эпитеты с такой густотой прилагались к первой женщине, ставшей премьер-министром Великобритании, как будто речь шла не о политике цивилизованной страны конца ХХ века, а о кровавом средневековом бароне: жги, грабь, убивай, покажи свою непреклонность, жестокость и гордыню – и вознесешься над остальными. Так же, как в образе ее партнера «ковбоя» Рейгана, в образе баронессы было нечто ненатурально кинематографичное, чуждое трезвой рациональной политике ХХ века. Все примеры железной воли Тэтчер сводятся к одному: невероятно стойкое перенесение... чужих страданий и демонстративная бесчувственность. Свою подчеркнутую бесчувственность Тэтчер проявила, отправив на тот свет немало британцев и множество аргентинцев, не сжалившись над голодающими узниками из Ирландской республиканской армии и, в особенности, не поддавшись бастующим шахтерам, раздавив их движение. В таком контексте нетрудно, впрочем, было прослыть большим мужчиной, чем мужчины, поскольку мужчинам в войне и политике не чуждо некоторое благородство и сострадание друг к другу, остатки рыцарственности, коих баронесса была вовсе лишена и по своему классовому происхождению, и по менталитету женщины, которая непрерывно вынуждена доказывать мужчинам, что она «более лучший мужчина». Впрочем, наша речь не о женщине среди мужчин, а о политике среди политиков. Железная леди была самым ненавидимым английским премьером за все три столетия существования этого института как зависящего от парламента, а не от капризов королей. Она оказалась первым и единственным в истории Британии премьером, свергнутым настоящей народной революцией. Восстание 31 марта 1990 года, направленное против введенного Тэтчер подушного налога, было крупнейшим в Англии со времен Уота Тайлера (собственно, маршрут колонн протестующих, двигавшихся на Трафальгарскую площадь, совпадал с маршрутами наступления восставших в 1381 году). Спустя всего несколько месяцев собственная партия Тэтчер произвела против нее фактический переворот и отстранила от власти, а ее преемник отменил ненавистный налог.


Кто-то, конечно, попытается отрицать наличие связи между этими событиями, но сами-то британцы считают иначе, а участники новой «Трафальгарской битвы», в том числе 113 раненых и 340 арестованных, гордятся своей ролью в истории. На «Ютубе» можно найти с десяток песен и роликов, посвященных этим событиям, включая «Мы станцуем на вашей могиле, миссис Тэтчер». Сочинено и записано это было еще при жизни, когда подобные шутки звучат куда более этично – впрочем, судя по большинству комментариев к этой записи, настроения не сильно изменились. Вечером 8 апреля две сотни человек собрались в центре Глазго, на том самом месте, где в 1989 году шли бои вокруг poll tax, чтобы «отпраздновать» кончину Тэтчер.
В чем причина этой ненависти? Для множества британцев «80-е» звучит примерно так же, как для нас «90-е» – время стозевного ужаса. Эпоха Тэтчер – это эпоха резкого падения их материального благополучия, эпоха переориентации экономики с производства благосостояния для британцев на производство «макроэкономических показателей». Эпоха, когда были, похоже, что навсегда, отменены на отдельно взятом острове результаты промышленной революции XVIII века, время, когда лишившиеся работы люди замерзали в домах, где нет тепла, а по улицам шелестел мусорный ветер из-за сокращения государственных расходов на коммунальные службы.

***

Чтобы понять то новое, то катастрофическое, что внесла в историю Британии дочь бакалейщика, необходимо прежде всего расстаться с широко распространенным мифом о Британии как о стране беспощадного и всепоглощающего либерализма. Напротив, гораздо раньше, чем многие народы, столкнувшись с последствиями беспощадного экономического прогресса, англичане гораздо раньше сумели выработать методы социальной защиты, не позволившие классовым противоречиям разорвать общество. Когда с конца XV века начались огораживания и «овцы начали есть людей» (при этом данная мера действительно необычайно повысила товарное производство английской шерсти), на дорогах Англии появились тысячи нищих. Короли из династий Тюдоров и Стюартов первые в Европе начали разрабатывать законы о бедных. С нелегкой руки либеральных пропагандистов (включая писателей от Диккенса до Марка Твена) английские законы о бедных остались в массовом сознании как законы против нищих, предусматривавшие для них смертную казнь или ужасы работных домов. Между тем репрессии полагались только тем беднякам, кто по тем или иным причинам отверг тщательно продуманную систему социальной помощи, центральным звеном которой были первичные социальные ячейки – приходы и общины (те самые общины, домом которых являлась нижняя палата парламента, те самые общины, которые были фактически уничтожены социальной атомизацией тэтчеризма).

Столь же несправедливо оклеветана была и система социальной помощи – «Спинхемленд», – действовавшая с 1795-го по 1834 год (она подробно проанализирована в перевернувшей мировую экономическую мысль книге Карла Поланьи «Великая транформация»). Эту систему отчаянно ненавидели либеральные экономисты, поскольку она мешала снижать цену на труд рабочих, но именно она предотвратила повторение Англией смут Французской революции. Но даже когда она была отменена и английские бедняки остались один на один с невидимой рукой рынка, английские промышленники вместе с парламентом сами же начали расследование последствий «промышленной революции» – тяжелых условий труда рабочих, прежде всего детей, и, несмотря на религиозную веру в либеральный принцип государственного невмешательства, началось улучшение положения бедных. В конце XIX – начала XX веков именно в Англии последовательно разрабатывалась альтернатива революционному социализму как методу решения социального вопроса. Появились и объединившее интеллектуалов Фабианское общество, и мощные профсоюзы – тред-юнионы, и их политический авангард – Лейбористская партия. Когда лейбористы укрепились у власти, за 1940–1970-е годы они построили в Британии общество с элементами государственного социализма, и нельзя сказать, что политика консерваторов до Тэтчер чем-то принципиально отличалась от лейбористской, – консерваторы потому и остались мощной политической силой в ХХ веке, в отличие от позабытых на долгое время вигов, что придерживались традиций социального консерватизма.

Многим этот установленный в премьерство Эттли (1945–1951) «социализм» не нравился (скажем, заключительные главы «Властелина колец», не вошедшие в фильм, – диктатура Сарумана в Шире – это пародия консерватора Толкиена на политику лейбористов), но невозможно было спорить с тем, что его приоритетом было благосостояние каждого конкретного британца, «простого» британца, вроде тех парней из рабочих кварталов, которые бренчали на гитарах и произвели переворот в музыке 60-х. Непосредственная связь очевидна – когда Тэтчер убила промышленность Мерсисайда, когда добилась того, что «быть бедным стало невыгодно», замолк и голос мерси-бита и его продолжателей. Практически невозможно назвать великую британскую группу, созданную после 1979 года, – им оставалось только распадаться или более-менее мучительно доживать свой век.
Британский капитализм, британская промышленность, британская экономика развивались столь успешно, именно опираясь на плотную ткань общинной социальной солидарности островитян, на англиканский приход, на английский Шир, даже на шотландский клан. Именно этой социальной основе британского образа жизни, продуманной системе ориентированной на человека экономики и объявила войну «похитительница молока» (Thatcher – milk snatcher, как прозвали ее еще в бытность министром за отмену выдачи бесплатного молока детям в школах). 

Громко говоря о противостоянии социализму и коммунизму, о защите от угрозы для демократии, Тэтчер разрушала человеческие основы британского величия.
Массовая приватизация («распродажа фамильного серебра», как выражался отставной премьер-консерватор Гарольд Макмилан), разгром профсоюзов, сокращение социальных программ были прежде всего войной против экономической политики, ориентированной на благосостояние простого человека. Вместо политики стимулирования, а то и создания платежеспособного спроса, на которой так или иначе строились большинство экономических моделей 1930–1970 годов, Тэтчер поставила во главу угла веру либеральных экономистов в «просачивание богатства»: нет смысла давать деньги бедным – они все равно их промотают, дайте деньги богатым, и они их инвестируют, вложат в дело, в итоге богатство «просочится» вниз, до самых бедных, у которых богатые будут покупать их труд.

Этот логичный на первый взгляд ход мысли на практике обернулся коллапсом традиционной британской экономики и традиционного британского социума. Промышленное производство на родине промышленной революции упало, а во многих отраслях – умерло. Начался массовый вывод производств в страны третьего мира, впрочем, так и не спасший большинство британских фирм. Макроэкономические показатели, которые при Тэтчер и в самом деле постепенно улучшились, обеспечивала «экономика казино» – экономика биржевых спекуляций и «высоких финансов». А главное, был нанесен смертельный удар по английскому человеку труда – высокая безработица, война с профсоюзами, пиком которой стала годичная забастовка шахтеров, которую Тэтчер вела с беспощадностью Фолклендской войны. Собственно, в своих речах она не делала разницы между «внешним» врагом на Фолклендах или в Москве и внутренним врагом на бастующих шахтах. Правительство Тэтчер систематически ухудшало сделочную позицию британских рабочих на рынке труда. Для успеха такой политики нужны штрейкбрехеры. Где их взять? И с середины 1980-х динамика въезда в Соединенное Королевство, прежде всего из стран третьего мира, значительно превышает динамику выезда. Англия становится мигрантской страной, зависящей от мигрантского труда (хотя до мигрантобесия эпохи Блэра Тэтчер, конечно, было далеко).

Пиком этой антинародной политики стал уже упомянутый «подушный налог», вызвавший восстание 1990 года. Вместо налога, пропорционального стоимости жилья, Тэтчер попыталась заставить англичан платить в пользу местных бюджетов налог из расчета на количество людей, проживающих в помещении. Одинокий миллионер платил в разы меньше, чем платило бы не столь уж нетипичное для Британии семейство Уизли, если бы сборщик смог проникнуть за магический барьер «Норы». Разрушался основополагающий принцип коммунальной солидарности британцев, положенный в основу законов о бедных, обнародованных еще при Елизавете I: «Богатый платит за бедного, бедный лоялен к богатому». Как я уже говорил, здесь лопнуло даже самое растяжимое терпение многих британцев, тем более что пугать их в 1990 году красной угрозой было уже как-то глупо – флиртом с Горбачевым Тэтчер в каком-то смысле сама вырыла себе политическую могилу, потеряв козыри холодной войны.

За внешней патриотической риторикой, впрочем, тоже более барабанной, – Тэтчер выиграла войну за экономически ненужные Фолкленды и проиграла за столом переговоров Гонконг, фактически распустила остатки Британской империи – скрывался полный паралич национального сознания премьера. Мышление Тэтчер, по сути, оказалось мышлением марксиста наоборот – классовая борьба была для дочери бакалейщика выше процветания нации, и ее Британия стала Британией финансистов, пиар-менеджеров и дизайнеров, в которой не осталось практически места и для английского рабочего, и для английского промышленника. Теперь это была не страна для англичан, а страна, с одной стороны, для мигрантов низшего звена, а с другой – для мигрантов с капиталами, для Лакшми Миттала или Романа Абрамовича, то есть для финансовых кочевников, для которых Британия не родина (свою родину они обокрали и кинули), а роскошный отель.

***

Наверное, нет на свете страны, которой Тэтчер нанесла больше вреда, чем России. И речь не столько о ее внешнеполитической роли в эскалации холодной войны, в поощрении Горбачева на разрушение советской системы, сколько о роли «мифа» Тэтчер в российской политике 1990-х годов. Перестроечные, а затем либеральные публицисты и экономисты всячески раздували образ волевой женщины, которая вопреки всему, наплевав на протесты глупого народа, привела Британию через кризис к процветанию (в том, что там процветание, никто не сомневался – наивным россиянам «продавали» за него остатки былого британского величия и естественные плоды общей эволюции западного мира). Посмотрите, какая красотка! Вот так вот только и надо с этими обнаглевшими шахтерами и прочим плебсом! Долой халявщиков! Каждый за себя! Вот так вот и надо распродавать и закрывать «неэффективные» предприятия! Бей народ – спасай рынок! Делай, как Тэтчер, и будет нам счастье!

Я помню, как в 1990-м одураченные советские люди никак не могли понять, как англичане могли скинуть такого великого вождя, и призывали импортировать Тэтчер к нам. Как в 1993-м Михаил Леонтьев (кто бы сейчас мог подумать?) со страниц газеты «Сегодня» плевался свинцом тэтчеризма в бастовавших за свои экономические права шахтеров.
Весь беспощадный террор, который развернули либеральные грабители и экономические убийцы 90-х, проходил именно под «Звездой по имени Тэтчер». Эта звезда смерти не зашла и по сей день. Когда сегодня министр Ливанов предлагает упразднить «неэффективные» науки и вузы, когда глава ФМС Ромодановский рассуждает о том, что в РФ недостаточно много мигрантов, когда один за другим всплывают безумные проекты приватизаций и в то же время сокращения социальных расходов, когда присяжные либералы молятся не на индексы человеческого развития, а на экономический рост и ВВП – все это прямые следствия тэтчеризма, как ржавчина разъевшего мозги нашей элиты до невосстановимого состояния. И хотя бы поэтому у не одураченного вконец мифом о Железной леди русского не много найдется добрых слов в адрес покойной.

Зато это повод сказать несколько добрых слов в адрес такой формы правления, как демократия («наихудшая форма правления, за исключением всех остальных», как съязвил Уинстон Черчилль в Палате общин в 1947 году, уже после того как сам от этой формы пострадал).  Политическая судьба Тэтчер – это пример того, что демократическая форма правления исключает возможность удержаться у власти даже самому сильному, яркому, харизматичному и идейному антинародному политику. Тэтчер, несмотря на все политическое хитроумие свое и своих пиарщиков, копила против себя гроздья народного гнева, которые в итоге взорвались в марте 1990-го. Основ тэтчеризма этот переворот не изменил, но самые отвратительные его формы вкупе с бессердечным стилем самой Мэгги оказались убраны довольно глубоко.  Если на секунду согласиться, что величие измеряется прижизненными и посмертными регалиями, то нельзя не отметить: народ имеет право выкинуть пинком под зад даже самого великого человека, если этот человек – враг народа.

ИСТОЧНИК