Византия: все, что надо знать для полемики с русофобами - Часть 2

  Часть 1

Ruzzia = Graecia. Немного о пространственных координатах

Совершала ли Русь роковой «ошибочный выбор» между Византией и Западом и заградила ли Византия России путь в Европу? Ответ на оба эти вопроса — отрицательный. Прежде всего, никакого «выбора» — принимать христианство из Византии или принять его от Рима — у Руси не было. Был выбор принять его при князе Владимире, или на поколение раньше, или на поколение позже.



Русь оформилась как государство во взаимодействии и на пути к Византии. Собственно, если давать техническое определение Руси, то её можно назвать государством, которое создали викинги в тесном взаимодействии со славянами, на речных путях, ведших в Византию в целях организации грабительских набегов и торговых сношений с последней. Константинополь был величайшим, богатейшим и неприступнейшим городом тогдашнего мира, его осью. И, разумеется, викинги в своей грандиозной экспансии не могли не устремиться к этому центру.

Из Скандинавии к Константинополю было два пути. Один кружной, через Атлантику и Средиземное море. Первый заплыв в Средиземноморье с Запада викинги совершили в 860 году (том самом году, когда с востока росы уже пришли под Царьград с войной, а путь выучили гораздо раньше). Этот заплыв обернулся страшным скандалом — викинги во главе с конунгом Хастингом плыли грабить Рим, но не зная ни географии, ни вообще чего-либо о Риме, кроме того, что это был большой и богатый город, страшно оскандалились, ограбив итальянский прибрежный городок Луна.
Понятно, что при таких географических познаниях викинги с Запада до Византии так и не доплыли. К тому же они цеплялись на своём пути за Италию. Норманны стали серьезной угрозой для греков лишь в следующую эпоху, и это уже были не обычные викинги, а нормандцы во главе с Робертом Гвискаром, обосновавшиеся в первой половине XI века на Сицилии и начавшие терроризировать Византию в надежде её завоевать.(¹) Вильгельм Бастард покорил Англию, Роберт Гвискар и его сыновья мечтали покорить Константинополь. Завоевания не получилось, но кровушки нормандцы с Сицилии попили у греков изрядно, и именно они ответственны за ослабление Византии, которое привело к её падению в 1204 году.
Значительно более коротким был другой, восточный путь из Скандинавии в Константинополь. Он лежал через «русский перешеек», как его именует Фернан Бродель — важнейшую систему речных артерий, связывающую Север и Юг Европы наряду с «французским перешейком» (системой Рона-Рейн/Маас/Сена).(²)
Путь по Неве, Волхову и Днепру был самым простым путем попасть из Швеции или Дании в Византию и так или иначе поживиться от её богатств — пограбить, поторговать, заработать в качестве наемника. Однако в отличие от моря, которое было пустынно и где викинги с легкостью ориентировались и плавали на дальние расстояния, русские реки были довольно плотно для глухих уголков раннесредневекового мира заселены славянами.
Грабить славян так, как можно было грабить монастыри Англии или Ирландии и города Германии и Франции, было бессмысленно. Во-первых, золота и шелков у них почти не было, а во-вторых, они могли дать викингам адекватный отпор в их же стиле. Славянские дружины с острова Рюген или воинства ободритов не сильно отличались от викингов ни экипировкой, ни свирепостью, и могли дать сдачи. Более того, высказано предположение, что именно славянская колонизация восточной Европы перекрыла скандинавам прямой путь с их полуострова на юг, к границам Римской Империи. Пройти «готским путем» скандинавы уже не могли, и им пришлось всерьез заняться мореплаванием.(³)
Однако викинги и славяне прекрасно дополняли друг друга в одном отношении. Викинги были гениями стратегического мореплавания. Славяне — прекрасно адаптировались к речному и озерному ландшафту. Вместе славяне и скандинавы могли добиться невозможного — превратить реки континентальной Русской равнины, тянущейся на тысячи километров, в такой же удобный и быстро проходимый путь в Византию (а заодно и на Восток), как и море. «У некоторых арабских географов сформировалось представление, будто Балтийское и Черное моря непосредственно соединены морским проливом».(⁴)
Славяно-скандинавский синтез создал уникальную русскую хозяйственно-культурную адаптацию — способность к стратегическому речному плаванию. Русские могли двигаться по реке как по морю на дальние и сверхдальние расстояния, что блестяще показала эпопея с покорением Сибири. В 1581 году Ермак начал свой Сибирский поход, а уже в 1649 году Семен Дежнев прошел будущим Беринговым проливом. Комбинируя речные пути, волоки и арктические морские пути, русские дошли до самого края земли. Первым плодом этого синтеза был Путь «из варяг в греки». Именно «в греки», а не куда-нибудь еще.

Североевропейская по своей исторической природе, Русь с самого начала, с первых своих шагов формировалась именно в византийской культурной рамке. Первое упоминание росов в истории — Бертинские анналы, 839 год.(⁵) К франкскому императору Людовику I Благочестивому в Ингельгейм из Константинополя с сопроводительным письмом от императора Феодосия приходят послы «народа Рос», чей правитель зовется «хаканом». После допроса они оказываются шведами и Людовик их задерживает, опасаясь, что они норманнские разведчики. Обратим внимание на диспозицию — росы приходят из Константинополя, где их явно встречали дружественно, на Западе их немедленно воспринимают как врагов и поступают с ними дурно.
Первое знаменитое историческое деяние «росов» — это поход на Константинополь в 860 году, до смерти перепугавший греков, которые, однако, сумели с «росами» договориться и даже прислали к ним для крещения епископа.

«Ставший для многих предметом многократных толков и всех оставляющий позади в жестокости и кровожадности, тот самый так называемый Рос, те самые, кто, поработив окрест них и оттого чрезмерно возгордившись — подняли руки на саму Ромейскую державу! Но ныне и они переменили языческую и безбожную веру, в которой пребывали прежде, на чистую и неподдельную религию христиан, сами себя поставив в ряд подданных и гостеприимцев вместо недавнего разбоя и великого дерзновения против нас… приняли они у себя епископа и пастыря и с великим усердием и старанием предаются христианским обрядам» — пишет в 867 году в «Окружном послании» Патриарх Фотий.(⁶)

C самого своего рождения Русь оказалась под облучением именно византийского христианства. Первый поход росов на Константинополь в 860 году описан в проповедях патриарха Фотия и последующее «первое крещение Руси» — дело его рук. Патриарх Фотий — величайший человек своего времени, обширно образованный (ему принадлежит, в частности, труд «Мириобиблион» — каталог сотен прочитанных им книг древних и византийских авторов), прекрасный оратор, мудрый государственный деятель, тонкий богослов.(⁷)
Фотия в западной традиции и по сей день воспринимают с неприязнью, поскольку именно он вывел на концептуальный уровень спор с Римской Церковью о догмате filioque и о первенстве Папы. Его считают «виновником» разрыва между Западом и Востоком. И хотя это, конечно, преувеличение, историческая роль Фотия огромна, в частности потому, что он был инициатором активного обращения Византии к проповеди среди окрестных языческих народов — миссии Кирилла и Мефодия, обращения росов.

Когда русы клялись при заключении мира с Византией в 944 году, то уже часть дружины князя Игоря клялась по языческому обычаю, а часть приводили к присяге в киевской церкви Святого Ильи, причем эти христиане были варягами.(⁸) Двое из этих варягов позднее погибнут и станут мучениками, когда князь Владимир попытается завести в Киеве человеческие жертвоприношения.
Единственная попытка скорректировать религиозный выбор в пользу Запада принадлежит княгине Ольге. В 957 году она посещает Константинополь, причем её принимают как христианку греческого обряда. Но в 959 году, недовольная итогом своих переговоров с Византией, Ольга послала послов к германскому императору Оттону с просьбой прислать для её земли священников. В ответ была снаряжена миссия каноника Адальберта, поставленного по сему случаю «епископом ругов». Адальберт долго и трудно добирался из Южной Германии через Чехию, Краковы и Волынь (позднее этот путь станет регулярным торговым путем «Из немец в хазары»).
Но, прибыв в Киев, Адальберт обнаружил, что ему там не рады. Одни исследователи считают, что передумала сама Ольга, другие — что немцы своим оскорбительным поведением настроили против себя киевлян, третьи — что прибытие напористых миссионеров, одинаково чуждых и язычникам, и христианам греческого обряда, спровоцировало переворот против Ольги и переход власти к Святославу. Адальберт едва унес с Руси ноги, а некоторые из его спутников погибли.(⁹)
Так или иначе, это была единственная попытка маневра между Западной и Восточной Церквями, предпринимавшаяся Русью. Она стала основой для дальнейшего самоопределения Руси по отношению к латинству: «отци наши сего не прияли суть» — отвечает Владимир папским послам в рассказе о выборе веры. Явно здесь имеется в виду решение отца Владимира — Святослава — прогнать Адальберта. В отличие от Болгарии и Сербии, которые маневрировали между Римом и Константинополем годами и десятилетиями, Русь определилась с выбором сразу.(¹⁰) И решающую роль сыграл тут, полагаю, именно пространственный фактор. Ближайшие развитые западные культурные центры были от Руси бесконечно дальше, чем находившийся практически на расстоянии вытянутой руки Константинополь (а Херсонес и Болгария были еще ближе).

Русь описывается, воображается, культурно структурируется именно в византийском культурном пространстве. Скажем, наш главный источник по путешествиям русов в Царьград и полюдью — трактат «Об управлении империей» Константина Багрянородного, императора, принимавшего у себя княгиню Ольгу.(¹¹) Для византийцев Русь очень скоро становится северной окраинной частью своего пространства.
Напротив, для жителя Западной Европы XI века Киев — это Греция. «Киев — достойный соперник Константинопольской державы, славнейшее украшение Греции» .(¹²) Согласно географическим представлениям немецкого хрониста, как резюмирует А.В. Назаренко, «Ruzzia = Graecia».(¹³)

Мономах и Санта-Клаус

На тот момент, когда Русь принимала крещение, никакого церковного конфликта между Римом и Константинополем не существовало. Споры эпохи патриарха Фотия отошли в прошлое, хотя и не разрешились. Германские императоры охотно сватали византийских принцесс. Конфликт между Востоком и Западом если и имел место, то носил скорее культурный, чем религиозный характер — германцев раздражало богатство Византии в сочетании с чуждым им образом жизни, вплоть до скромной, почти лишенной мяса греческой кухни. Они не понимали, почему этим грекам достаются все богатства и роскошь мира, в то время как жизнь Запада убога и идея ограбить Константинополь и в самом деле была популярна среди франков, ходивших в Крестовые походы. Но никакого религиозного основания она не имела.
В Х-XII веках Русь была частью европейского мира. Причем скорее северо-, нежели западно- европейского. Между христианскими правителями Норвегии, Швеции, Дании, Англии и Руси поддерживались постоянные брачные связи. В обоих направлениях шли интенсивные культурные влияния. Сохраняя безусловную верность православию, Русь, однако, ни в коем случае не путала веру как таковую и частные интересы греков. Русские совершенно не настроены были конфликтовать с Западом только потому, что с ним поссорились византийцы.
Наиболее евроинтегрированную (в хорошем смысле слова) политику проводило влиятельнейшее княжеское семейство Мономахов. Это тем более поразительно, если учесть, что Мономахи были потомками по женской линии того самого императора Константина Мономаха, при котором произошел в 1054 году раскол Западной и Восточной Церквей.

В 1092 году великий князь Всеволод Ярославич, отец Владимира Мономаха, учредил вместе с митрополитом-греком Ефремом Переяславским празднование «Перенесения мощей святителя Николая Мирликийского в Бари». Этот праздник, «Никола вешний», отмечаемый на Руси и по сей день, был во многом скандалом. Предлагалось праздновать разбойничье похищение итальянскими купцами мощей святого из греческой церкви в Мирах Ликийских. Конечно, у итальянцев был тот резон, что они опасались захвата Мир турками-сельджуками и гибели мощей, но греки считали и считают это событие беззастенчивым грабежом. А Папа Римский Урбан II отправил к Всеволоду посольство с частицей мощей святителя. Позиция греков не помешала русским учредить этот праздник, положивший начало широкому культу Святителя Николая на Руси, где он стал фактически национальным святым.(¹⁴)
Вскоре Урбан получил от Мономашичей помощь в еще более деликатном вопросе. Дочь Всеволода и сестра Владимира Мономаха Евпраксия (Адельгейда), жена германского императора Генриха IV, публично выступила с обвинением в адрес своего мужа, который принуждал её к участию в групповых оргиях. После публичного обнародования информации об извращениях императора от него отвернулась большая часть германских вассалов и он оказался в очень тяжелом положении. Этот этап войны империи и папства за инвеституру оказался выигран папами благодаря русской императрице. Евпраксия же вернулась на родину, постриглась в монахини и упокоилась в центре православия Псково-Печерском монастыре.
Не менее характерна и русская реакция на первый крестовый поход. В едва освобожденный франками Иерусалим отравляется русский игумен Даниил, подробно описывает свое паломничество в Святую Землю в своем знаменитом «хождении», близко общается с первым иерусалимским королем Балдуином Фландрским, принимает участия в церковных службах крестоносцев у Гроба Господня, и оставляет в палестинской Лавре Святого Савы записку с поминовением русских князей: «Се же имена их: Михаил Святополкъ, Василие Владимеръ, Давидь Святославич, Михаилъ Олегъ, Панъкратие Святославич, Глѣбъ Менский».(¹⁵)
А вскоре сами русские князья организуют настоящий крестовый поход на половцев, инициатором которого выступает Владимир Мономах:

«И оболичишася во бронѣ, и полки изрядиша, и поидоша ко граду Шаруканю. И князь Володимеръ пристави попы своя, ѣдучи предъ полкомъ, пѣти тропари и коньдакы хреста честнаго и канунъ святой Богородици».(¹⁶)

Ни одно сражение русских со степняками ни до, ни после, вплоть до похода Ивана Грозного на Казань, не имело столь отчетливого религиозного оформления. Мономах хотел дать именно степную реплику крестового похода, оказавшуюся, кстати, весьма результативной.
Владимир Мономах был женат на дочери погибшего в битве при Гастингсе английского короля — Гите Гаральдовне. И его сын — Мстислав Великий, носил второе имя — Гаральд. Ко времени правления в Новгороде Мстислава-Гаральда, женатого на шведской принцессе Христине, относится прибытие на север Руси святого Антония Римлянина, согласно житию, приплывшего в Волхов на камне и основавшего в русской земле монастырь. Плавание на камне — традиционная для агиографии специализация кельтских, ирландских святых. И вряд ли где еще в то время на Руси гость с Запада мог найти столь же дружеский прием, как у Мстислава-Гаральда.(¹⁷)
А к 1113 году относятся события, описанные в «Чуде св. Николы о князе Мстиславе». Заболевший князь молится святителю Николаю и получает исцеление от его иконы. Он закладывает Николо-Дворищенский собор, до сих пор стоящий в Новгороде, престольным праздником которого является не «Никола зимний», а именно «Никола вешний».
Существуют и еще более смелые культурные сближения Мономашичей с Западом, вплоть до гипотезы, что Владимир Мономах, составляя своё «Поучение», вдохновлялся англосаксонским памятником «Поучение отцов» (Faeder Larcwidas).(¹⁸) Но приводимые в защиту этой теории текстологические параллели слишком натянуты, и более вероятно, что перед нами полностью оригинальный памятник в библейском жанре отцовских поучений, в котором, к тому же, множество цитат как раз из византийской литературы.
Так или иначе, церковный конфликт Рима и Константинополя воспринимался на Руси довольно прохладно и уж точно не как повод для политического и культурного разрыва с западными соседями. Напротив, Русь, особенно династия Мономашичей, несмотря на свое византийское происхождение, подчеркивала дружелюбие и к западным государям, и к Папам, и открытость к западным культурным влияниям, от основ византийского закона и вероучения отнюдь не отступая.
Никакого «закрытия» Руси от Запада ни в XI, ни в XII веке, ни в домонгольскую эпоху XIII века не произошло. Как не закрывалась от Запада и сама Византия — настоящим западником на троне в Константинополе был, к примеру, император Мануил Комнин, любитель пиров и турниров, больше напоминавший европейского рыцаря, чем василевса предыдущих эпох. Совершенно была пронизана западничеством, вплоть до униатства, поздняя Византия XIV-XV столетий, выходцы из которой, рассеявшиеся после падения Константинополя, во многом перестроили культурный код самого Запада, инициировав Ренессанс.

А вот Русь того времени, отвергнув церковную унию, отвергла и Запад, и выбор византийцев, так что уж точно не византизмом объяснялся русский изоляционизм той эпохи. Напомню, что на Ферраро-Флорентийский собор от Руси отправился грек митрополит Исидор, и, как и прочие византийские иерархи (кроме Марка Эфесского) и как император, подписал унию с Римом. Когда Исидор попытался войти в Москву с латинским крестом, его попросту выгнал великий князь Василий Темный, а вскоре Русь поставила собственного русского митрополита — Иону, вступив в длительный подспудный конфликт с патриархатом в Константинополе.
Еще одна попытка принести в Москву латинский «крыж» была предпринята папским легатом, находившимся в свите невесты великого князя Ивана III — Софьи Ветхословец (Палеолог), которую сосватал русскому князю архитектор унии и знаменитый гуманист — кардинал Виссарион Никейский. Как видим, «византийское влияние» и тут тянуло Русь к Западу, и было отвергнуто самой Русью. Когда легат с «крыжом» появился у ворот Москвы, митрополит Филипп I заявил великому князю: «Если он войдет в одни ворота, я тотчас же выйду через другие».(¹⁹)
Ревность в православии, отнюдь не заемная у Византии, а собственная, русская, гораздо большая, чем у самих византийцев и балканских народов, не мешала при этом Великим Государям пользоваться услугами Аристотеля Фиорованти при строительстве Успенского собора и развитии русской артиллерии, не мешала итальянским мастерам возводить стены и башни Кремля. Напротив, именно итальянско-византийские связи, связи греческой диаспоры в Италии с Русью, и привели к тому, что культурно Москва ориентировалась в тот период на локомотив развития тогдашней Европы — ренессансную Италию, в то время как Новгород зависел от гораздо более отсталой Германии.

Виселицы вдоль столбовой дороги

Мнение, что Византия заступила Руси «общечеловеческую столбовую дорогу европейской цивилизации» — это откровенная ложь. Русь прекрасно умела дружить с Западом и поверх Византии. Византия стремилась втянуть Русь в орбиту своего позднего западничества, но Русь не приняла этого «приглашения». Утверждения западников чего-нибудь бы да стоили, если бы было доказано, что те славянские народы, которые пошли «столбовой дорогой» евроинтеграции, действительно куда-то евроинтегрировались и от этого однозначно выиграли. А вот в этом дозволительно усомниться.
Обширный материал для подлинного понимания этнических и культурных процессов, происходивших в Европе, дает великолепная монография Роберта Бартлетта «Становление Европы. Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры. (950-1350)».(²⁰)
Средневековый Запад был не цивилизацией западного христианства, а романо-германской цивилизацией. Крестовые походы, духовно-рыцарские ордена и прочее, выражали не властолюбивый дух папства, а напротив, оформляли экспансионистские устремления французского, немецкого, английского рыцарства. После того, как в ряды этого рыцарства влились потомки скандинавов, лишенные хотя бы той незначительной утонченности, которую выработали у франков эпохи Меровингов и Каролингов, западноевропейский рыцарь стал синонимом необузданности, алчности, жестокости и полной нестеснённости в выборе средств достижения цели.

Европейская феодальная аристократия была трансгранична — представители одной и той же семьи могли иметь владения в Испании, Ирландии, Франции, Померании, Палестине, Сицилии. Но в одном и только в одном случае — если это была романская или германская семья. Там, где кончался мир немцев и французов, там любая аристократия, любое чувство христианского братства в подчинении единой церкви во главе с одним Папой — заканчивались.
Человеческий статус представителей всех народов, кроме романо-германцев ставился под сомнение, особенно доставалось кельтам, которых завоеватели считали за животных. Современному европейцу, воспитанному на кельтской музыке, кельтских орнаментах, убежденному, что истинная Европа где-то в Ирландии и Бретани, что её сердце бьется в Броселиандском лесу, невозможно себе вообразить ту степень презрения к кельтам, которыми проникнуты средневековые документы в XII-XIII веках.

«Мы издали неукоснительное предписание, дабы отныне никто не допускался к монашескому сану, ежели не может проповедовать по-французски, либо по-латыни. Когда нет более прикрытия в виде чужого языка, ни у кого не останется ширмы для непослушания. Ибо как может человек, владеющий только ирландским языком, по-настоящему любить обитель или Писание?»

Говорится, напомню, это о языке одного из древнейших христианских народов, пронесших свою весьма своеобразную христианскую цивилизацию через Темные Века, сохранившем в своих рукописных собраниях многие античные литературные памятники. Ставить под сомнение любовь ирландцев к Писанию, конечно, было совершеннейшим цинизмом.
Пример ирландцев нам понадобился для того, чтобы показать, что даже на западе Европы список «истинных европейцев» был строго ограничен. Но нас, конечно же, интересует прежде всего ситуация на востоке Европы, в среде обращенных в католичество славян, среди которых должны были бы оказаться и русские, если бы сделали мнимый «выбор в пользу Запада».
XII-XIII века в Восточной Европе это период напористой германской экспансии — Остзидлунга. Немцы проникали в города, засеяли любые пустоши, поселения германских колонистов ставились в чересполосицу со славянскими, и вот уже Польша и Чехия превращались фактически в окраины Германии, на которых славяне играли роль недоколонизированных туземцев.

В 1308 году епископ Иоанн Краковский был обвинен в «стремлении изгнать польский народ и отдать их ремесленные мастерские и имущество чужеземцам». Мало того, ему приписывалась клятва: «Если мне не удастся завершить начатое дело и изгнать с этой земли польский народ, то я скорее умру, чем останусь жить».(²¹)
Монашеские ордена, которые, по логике вещей, должны были служить примером общеевропейского христианского братства, выступать как своеобразная республика веры, простирающаяся поверх этнических границ, на деле выступали как проводники германизации.

«Братьев, говорящих на немецком языке намного большей численности, чем требуется, направляют в отдельные францисканские обители нашего королевства и в польские герцогства, в то время как братья из числа славян рассеяны среди иноземцев».(²²)

Города Восточной Европы подвергались сплошной германизации. Список новых бюргеров, допущенных жить в старую Прагу в XIV веке, показывает, что от 63 до 80 процентов тех, чью национальную принадлежность возможно установить по именам и фамилиям, были немцы… Француженка по происхождению, королева Богемии Бланш, стремясь достичь большего взаимопонимания со своими подданными, стала учить не чешский, а немецкий язык, «ибо почти во всех городах королевства и повсюду в присутствии короля немецкий язык употреблялся чаще чешского». Аналогичная ситуация имела место в Польше. Когда будущий архиепископ Львовский (Лембергский) в середине XV века приехал из сельской местности в Краков, «он обнаружил, что все общественные и частные дела вершатся на немецком языке».(²³)
Начиная с XIV столетия в цеховых уставах восточноевропейских городов появляется так называемый дойчтумс параграф. Претенденты на членство в гильдии должны были доказать, что они «праведные и честные немцы, а не венды», ибо «мы запрещаем сыновьям брадобреев, ткачей, пастухов, славян, детям священников и всем незаконнорожденным заниматься ремеслом в нашем городе».(²⁴) Понятно, что славяне не оставались в долгу.

«Было бы полезно, справедливо и нормально, если бы медведь оставался в лесу, лиса — в пещере, рыба — в воде, а немец — в Германии. Мир был здоров, когда немцы служили мишенью для стрел: тут вырывали им глаза, там — вешали вниз головой, в другом месте они отдавали нос в уплату налога, здесь убивали их безжалостно на глазах у князей, там — заставляли пожирать собственные уши».

Это цитата из написанного в XIV веке в Чехии трактате «De Theutonicis bonum dictamen», представляющем, по выражению Бартлетта, «призыв к погрому» .(²⁵) В этом трактате дается яркая характеристика немецкой колонизации Чехии:

«Мудрый заметит, а благоразумный рассудит, каким образом эта ловкая и лживая раса проникла в самые плодородные угодья, лучшие фьефы, богатейшие владения и даже в княжеский совет…Сыновья этой расы приходят на чужие земли… потом оказываются избраны в советники, тонким вымогательством присваивают общинную собственность и тайно отправляют себе на старую родину золото и серебро и иное имущество из тех краев, где они стали поселенцами; так они грабят и разоряют все земли; обогатившись, начинают притеснять своих соседей и восставать против князей и других полноправных правителей».(²⁶)

Заметим, это происходило в Чехии и Польше — независимых государствах, во главе которых в то время стояли славянские династии. Эти династии, впрочем, постепенно были вытеснены германскими (Люксембурги, затем Габсбурги в Чехии) или иными иностранными (Ягеллоны, затем Вазы в Польше). То же, кстати, случилось и с евроинтегрированной частью Руси — Галицией, которую просто аннексировали при помощи династических хитросплетений средневековой Европы. Династия Даниила Галицкого закончилась на его правнуках и Галицию постепенно оттягали польские короли.
Исключение, благодаря разделению церквей, русских князей из системы браков и феодальных наследований в Восточной Европе, стало для нас благом. Ни одна территория кроме Галиции не была «унаследована» западными соседями в результате династических союзов. На самой же Руси система наследования по женской линии применялась редко. Граница между православием и католицизмом долгое время обозначала династические и национальные границы Руси в условиях отсутствия единого государства и так и не дала русским землям до конца раствориться в Речи Посполитой, несмотря на интенсивнейшее ополячивание и окатоличивание русской аристократии, превращавшейся в магнатов и шляхту.

С не являвшимися суверенными государствами славянскими княжествами, входившими в состав Священной Римской Империи, ситуация была еще хуже. Вот как её характеризует М.К. Любавский:

«Дворы славянских князей наполнились выходцами из Германии, сановниками и рыцарями. Те выходцы стали получать от князей земельные имущества и различные должности, пополнили собой ряды славянской знати. Они принесли с собой немецкий язык, немецкие феодальные понятия и житейские установления, и, считая свою культуру превосходящей, навязывали свой язык и свои обычаи…

Славянские князья принялись за хозяйственное устроение своих владений. Они стали раздавать пустоши и разоренные места епископам, монастырям, наполненным монахами немецкой национальности, туземному пришлому и военнослужилому люду и осадчикам-шульцам с правом созывать и селить на них людей всякого происхождения и профессии… Колонизаторы чаще всего селили немцев… Особенно много немцев называли на свои земли монастыри и епископы… Славяне вынуждались иногда покидать старые, насиженные гнезда и основывать наряду с прежними своими селениями новые или малые; иногда они совсем лишались своих земель и нисходили на положение сельского и городского пролетариата… Сталкиваясь с немцами на сельских работах, в храмах, в судах, в управлениях славяне научались их речи, усваивали их обычаи и установления, их понятия и мало-помалу теряли свой национальный облик… Старые славянские города — Велеград, Вышемир, Хоцебуж, Ростоки, Велегощ, превратились в Мекленбург, Висмар, Гадебуш, Росток и Вольгаст… Национальное угнетение, сплетаясь тесно с социальным, приводило к тому, что славяне в городах частью вымирали, частью стремились к превращению в немцев, очищению себя от следов своего происхождения, от своей народности».(²⁷)

До второй половины XIV века колонизационные потоки из романо-германского ядра заливали «окраины» европейского мира и выплескивались за его пределы — в Палестину. Этот поток превратил ирландцев в скот, разрушил в 1204 году красоту Константинополя, стер с лица земли славян Восточной Германии — бодричей, лютичей, лужичан, руян, на немецкую колонизацию в голос жаловались, как мы слышали, Чехия и Польша, Тевтонский и Ливонский ордена держали под железной пятой Прибалтику и вытесняли оттуда русских, наш Юрьев превратился в Дерпт.
Могут сказать, что германизация несла этим землям высшую культуру, хозяйственную эффективность и т. д. Именно этим соображением и руководствовались славянские короли и князья, когда приглашали немецких колонистов. Но когда Екатерина II приглашала немецких колонистов на пустующие земли Новороссии и Поволжья в XVIII веке, то русское дворянство, хоть немцев и недолюбливавшее, было абсолютно уверено в том, что национально-государственная природа России от этого не изменится. В XII-XIV веках немецкая колонизация славянских земель прекращала их существование в качестве славянских, их славянский народ прекращал само свое существование. Именно так произошло со славянскими княжествами империи и произошло бы с Чехией и Польшей, если бы не смена в XIV веке европейского демографического тренда.
А теперь давайте представим, что Русь приняла в X веке католицизм и стала миссионерской провинцией под властью Магдебургских архиепископов (именно эта архиепископия отвечала за проповедь в землях славян). Да, формально Русь, как и Польша, как и Чехия, считалась бы независимым уважаемым католическим королевством. Но неизменно применялись бы все те инструменты немецкой демографической экспансии, которые использовались против поляков и чехов — отчуждение от славянского языка и распространение немецкого, политика немцев-епископов, направленная на германизацию, международные ордена, с которыми на Русь устремлялись бы сотни и сотни деятельных высокопоставленных немцев и французов, заселение русских городов немецкими гильдиями, которые впоследствии вводили бы «дойтчумс параграф».
При этом монгольского вторжения в XIII веке никто не отменял, и Русь от него никто не защитил бы. Скорее всего, оставшиеся после монголов руины были бы окончательно колонизированы и германизированы, по крайней мере, на севере Руси. В 1241 году Ливонский орден захватил Псков. Не надо забывать, что Ледовое побоище, которое с подачи историков-ревизионистов сегодня порой принято высмеивать, было лишь заключительным этапом кампании Александра Невского, направленной на изгнание немцев из Пскова и зачистку тамошних коллаборационистов. И сам Александр не «выбирал между Востоком и Западом», а попросту пытался остановить на своём участке захлестывавшую его немецкую экспансию.
Принимая римский католицизм, славяне получали в нагрузку полный комплект германской экспансии, носившей совершенно расистский и никаким боком не просветительский характер. Эта экспансия продолжалась до второй половины XIV века, когда на Западную Европу обрушилась Черная Смерть, чьи последствия были сравнимы с тотальной ядерной войной. Средневековая Европа в тот момент, откровенно говоря, умерла, и лишь с трудом перетащилась через эти врата смерти в Европу Нового Времени.

Начавшись с зачумленных трупов, переброшенных татарами хана Джанибека через стены генуэзской Кафы (Феодосии) в Крыму и приплыв оттуда в Марсель, чума за 7 лет сократила население Европы на треть и положила конец масштабной демографической экспансии германского мира. Славянский мир был затронут ею в гораздо меньшей степени, поскольку славяне жили гораздо менее скученно, и XV век — это своеобразный политический ренессанс славянского мира.
В 1410 году Польша и Великое княжество Литовское и Русское, практически не затронутые чумой, наносят поражение Тевтонскому ордену при Грюнвальде. Немецкий Орден переходит из энергичного наступления в положение обороняющегося. В 1419-м начинаются Гуситские войны, бывшие, прежде всего, национальным восстанием чехов против немецкой колонизации. Формально они заканчиваются поражением гуситов в 1434 году, когда умеренные гуситы–чашники помогли императору Сигизмунду разгромить крайних гуситов — таборитов. Но в 1458 году чешский престол занял гусит Йиржи из Подебрад. Чехия для чехов просуществовала до начала XVI столетия.(²⁸)
Но в конечном счете Славянская Революция XV века оказалась бесплодной. В XVII веке Чехия оказалась главной жертвой Тридцатилетней Войны и окончательно разобралась с последствиями германизации только с массовыми депортациями немцев после Второй мировой войны. Польша в XVII веке попала под разделы, инициатором которых была Пруссия — государство, возникшее именно на завоеванных в X-XIII веках славянских и балтийских землях. Решить этот вопрос поляки смогли тоже лишь после Второй Мировой и точно теми же, что и чехи, методами — изгнанием германского населения под чутким присмотром товарища Сталина.
Западное христианство, римский католицизм, оказался для принявших его народов оберткой для жесткой германской экспансии. Фактически всё средневековье и новое время Польша и Чехия не столько развивались, сколько с переменным успехом отбивались от германского давления. При этом, глядя на место, которое заняли эти народы в западном мире и западной культуре, возникает риторический вопрос: оно того стоило? При всём уважении, Генрик Сенкевич — не Лев Толстой, а Карел Чапек — не Достоевский.
Так что Византию, если уж ей не дождаться других благодарностей, стоит поблагодарить хотя бы за то, что она столкнула нас со столбовой дороги «между Ляхи и Чехи». Этим для русских открылась другая дорога, к пусть трудному, но величию.

Дала ли Византия нам что-то положительное, предопределила ли она наше отставание, или напротив — помогла его преодолеть? Поговорим в следующий раз.

Часть 1

Источник