Что же будет с Россией

Еще совсем недавно слово «индустриальный» нашему уху было более привычно с приставкой «пост». 90-е годы, казалось, воплощают в развитых странах наяву мечты теоретиков постиндустриализма 60 и 70-х годов об обществе, где ключевым для экономики становится «третий сектор» — сервисные отрасли, информационные и финансовые технологии,
производство услуг вместо производства товаров. Эта мода совпала и с периодом «освобождения» стран соцлагеря от советского влияния — им предлагалось забыть о тоталитарных заводах и станках и взамен сделать ставку на постиндустриальное будущее, красивые офисы и аутсорсинг непроизводственных услуг. Можно вспомнить, как еще десять лет назад в качестве успешных «постиндустриалистов» России приводили в пример прибалтийские государства. Все это вполне лежало в русле концепции конца истории, о которой в 1989 году с чайльд-гарольдовским усталым разочарованием писал сотрудник американского госдепартамента Френсис Фукуяма, утверждавший, что наступило «завершение идеологической эволюции человечества» в «универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления», а единственное, чем будет заниматься человечество, — «удовлетворение изощренных запросов потребителя». Конец истории печален, сетовал Фукуяма, но, может быть, «перспектива многовековой скуки вынудит историю взять еще один, новый старт?»

Рестарт истории случился очень скоро — 11 сентября 2001 года, и был таким феерическим, что избавил от скуки сразу весь мир. Вслед за небоскребами в 2008 году обрушилась уже мировая экономика — история вовсе не собиралась тормозить. И кризис показал, что первыми с ее корабля отправляются за борт именно различные «надстроечные» отрасли. А в наиболее выигрышном положении оказываются те, кто сохранил на своей территории производства, реальные технологии и рабочие места, и потому в меньшей степени зависят от мирового экономического шторма. Президент Обама, еще в своей предвыборной кампании заговоривший о «реиндустриализации Америки» (а по выводу производств со своей территории США действительно к тому моменту стали лидером, имея более трех четвертей ВВП в сфере услуг), на днях представил конгрессу уже конкретный план инвестиций (на сотни миллиардов долларов) в американскую инфраструктуру — дороги, железнодорожный транспорт, строительную отрасль. В Евросоюзе спасением постиндустриального «Кельтского тигра» — Ирландии и остального периферийного «постиндустриального зоопарка» 90-х занимаются те, кто не отказался от индустриальной и достаточно регулируемой государством экономики, — Германия и Франция.

Потерянный этап

В отличие от западных стран для России выбор не стоит между индустриальным и постиндустриальным. Наша альтернатива куда более проста: или восстановление своего промышленного потенциала, или окончательная потеря своего положения в мире, причем даже не экономического, а геополитического. И никакие запасы нефти и ракет нам не помогут.

Последние два десятилетия, за которые западные страны стремительно развивали разного рода сервисные и информационные технологии, в России шли под знаком тотальной деиндустриализации. Не только 90-е, но и «тучные» 2000-е никаких прорывов в промышленной сфере нам не дали, напротив, спад и не думал прекращаться. В частности, Владислав Иноземцев, известный российский специалист по проблемам постиндустриального развития, приводил в одном из своих интервью такие цифры: в 2009 году в России было добыто на 8,8% меньше нефти, чем в РСФСР «образца» 1985 года, и на 10,6% меньше газа, чем в РСФСР в 1990 году. При этом доля России в мировом объеме добычи этих природных ископаемых снизилась с 19,4 до 12,9% по нефти (с 542 из 2792 млн т в 1985 г. до 494 из 3821 млн т в 2009 г.) и с 35,8 до 17,6% по газу (с 590 из 1649 млрд куб. м в 1990 г. до 527 из 2987 млрд куб. м в 2009 г.). Россия практически перестала экспортировать промышленную продукцию и вывозит лишь сырье и продукты его первичного передела. В 1985 году из СССР на экспорт отгружалось 20,0% произведенных легковых автомобилей, 28,2% часов и 39,4% фотоаппаратов, но зато лишь 5,0% угля, 5,5% круглого леса, 10,7% газа и 19,7% нефти. Однако в 2009 году экспорт из Российской Федерации в «дальнее зарубежье» состоял из готовых промышленных товаров только на 4,7%, зато за границу сейчас отправляется 23,8% круглого леса, 28,8% газа, 35,2% угля и 66,4% нефти, производимых в стране. Эксперт убежден, что попытки из этого удручающего положения перескочить в некий постиндустриальный этап наивны и что без восстановления своей промышленности ни о каких прорывах к мировому лидерству нечего и мечтать.

Несырьевая модель

И вот про индустриализацию вспомнили этой весной на самом высоком уровне — о проекте новой индустриализации, о том, что России необходима новая волна промышленного технологического развития, заявил премьер Владимир Путин. Именно это, по его мнению, способно сделать Россию одной из крупнейших экономик мира и увеличить за десять лет ВВП на душу населения с сегодняшних 19 тыс. долларов до 35, обеспечив гражданам ведущие мировые стандарты жизни. «Очевидно, что таких ориентиров нельзя добиться за счет прежних источников роста, за счет выжимания всего и вся из сырьевой модели развития, — сказал глава правительства на встрече с бизнесменами из «Деловой России» в рамках первого социального форума российского бизнеса «Несырьевая модель социального государства». — 40% бюджета формируется только за счет нефтянки. Но так дальше продолжаться не может».

То, о чем говорил премьер, отнюдь не новость — что нельзя строить дальнейшее стратегическое развитие только на нескольких экспортноориентированных отраслях, поскольку это ставит всю страну в прямую зависимость от колебаний глобальной сырьевой конъюнктуры, на которые невозможно повлиять. И что еще хуже — при такой структуре экономики неизбежна деградация человеческого капитала, потому что образованные и высококвалифицированные специалисты такой экономике в массовых масштабах вообще не нужны. Вспомнили, наконец, и о том, что собственная промышленность, технологическая независимость и ставка на внутренний рынок — это экономическая база государственного суверенитета.

Без государства?

И президент, и премьер уверены, что главной движущей силой проектов модернизации и индустриализации должен стать бизнес, а государство может только помогать, обеспечивать и создавать условия. В то же время государство пока не заявляет отчетливо о своей ведущей роли в процессе потенциального индустриального рестарта. Но пора понять: время надежд на невидимые руки рынка прошло, о чем отчетливо свидетельствуют все посткризисные меры ведущих стран мира, включая и сами США.

Бизнес-сообщество уже высказало ряд пожеланий по созданию предпринимательского климата, подходящего для новой индустриализации. Но из них в основном видно, что в понятие «новая индустриализация» каждый хочет включить только то, что для него самого максимально прибыльно.

Главный и первый пункт — презумпция нерегулирования. Все, что может существовать без государственного регулирования, должно существовать без него. Это заклинание повторяют у нас уже не первый десяток лет. Но у России уже был опыт нерегулируемых 90-х. Ничего, кроме тотального падения всех отраслей промышленности, мы не получили. Очевидно, что в условиях «нерегулирования» деньги любого инвестора сразу же направляются туда, где они максимально быстро оборачиваются и приумножаются. И это уж точно не инфраструктурные и длительно окупаемые проекты создания новых производств и технологий. И инвесторов тут не в чем винить — у них свои задачи, их они и решают. Примеры индустриальных прорывов в Юго-Восточной Азии показывают, что государство в эти периоды не только не самоустранялось, а напротив, усиливало свою роль — так в Японии и Южной Корее речь шла о пятилетнем и шестилетнем планировании, и, например, на государственном уровне регулировался объем и структура экспорта частных корпораций. Идея, что отдельные бизнесы способны так самоорганизоваться, что волшебным образом автоматически начнут сами собой решаться вопросы стратегического уровня, конечно, выглядит красиво. Но совершенно непонятно, почему невидимая рука рынка именно теперь должна привести Россию к индустриальному рывку, если до сих пор происходило исключительно обратное.

Прекрасным примером этой странной логики служит предложение отдать оборонную промышленность в частные руки. Чьими будут эти руки и какие задачи они будут решать? В идеале предполагается, что, даже приобретая стратегически важное предприятие, некий инвестор
будет развивать его и соблюдать правила игры — добросовестно зарабатывать деньги, попутно на радость нашему государству создавая нужную продукцию. Но есть разница: если речь идет не о детских игрушках, а о военной технике, у инвесторов могут быть совершенно другие цели. Так, известный экономист академик Сергей Глазьев приводит пример того, как в 90-е годы ряд авиационных предприятий через цепочки сделок достались прямым иностранным конкурентам отечественного авиапрома — в ходе приватизации были инвестиционные конкурсы, и предприятия раздавались даром под обещания инвестиций. Например, завод, который делает шасси, через аффилированные структуры оказывался в собственности у корпораций, связанных с американским самолетостроением. Какой могла быть главная задача таких новых собственников? Просто устранить своих конкурентов. Благодаря деятельности Совета безопасности тогда, по словам Сергея Глазьева, через суд удалось вернуть акции этих предприятий авиационной промышленности государству, и фактически спасти их, потому, что не были выполнены прописанные в условиях приватизационных конкурсов инвестиционные условия.

Новый госплан

Даже самое минимальное участие государства в качестве модератора, ответственного лишь за правила и инфраструктуру, уже требует от него в российских масштабах весьма серьезных шагов. В своем выступлении Владимир Путин сказал: «Мы намерены напрямую финансировать инновационные, инфраструктурные проекты развития из федерального бюджета и за счет этого будем стремиться добиваться мультипликативного эффекта, создавать стимул для развития смежных производств, расширять пространство для частной инициативы». Кроме государства, вопросы дорожной, электроэнергетической, газовой и прочей инфраструктуры никто другой, с учетом масштабов наших территорий, не решит. Но в то же время Минфин постоянно напоминает о необходимости сокращать расходы бюджета, а такие проекты не могут быть малозатратными.

Более того, непонятно, почему государство не решается заявить о своей ведущей роли в реиндустриальном проекте. Это вовсе не означает политики удушения бизнес-инициатив. Напротив, при всей своей нелюбви к государству как вечному контролеру, бизнес крайне позитивно реагирует на госзаказ и госгарантии для инвестиций.

Если рассматривать предприятие не как абстрактный бизнес-ресурс, сегодня выпускающий двигатели, а завтра утюги, а как конкретное производство с конкретной и технически сложной продукцией, то главной гарантией его успешной работы, по словам промышленных экспертов, с которыми мы говорили, является вовсе не только прямое госфинансирование. Зачастую оно и вообще не нужно. От государства нужен… госплан, распределение определенных заказов по цепочке (см. мнение генерального директора ОАО «Звезда» Павла Плавника). Речь не идет о советском варианте планирования до каждой детали, а о планировании отраслевом и меж отраслевом. Чтобы, например, те, кто делает двигатели для речных судов, знали, что могут рассчитывать на соответствующий спрос. Тут возразят сторонники свободного рынка: а как же конкуренция? Но надо задать себе вопрос: Россия хочет восстановить свою промышленность или ценой собственного благополучия продемонстрировать приверженность абстрактным неолиберальным моделям, которые к тому же сегодня каждый день доказывают свою несостоятельность даже там, где и появились. Почему-то ни британские банки, ни американские корпорации не предпочли гордую идейную смерть в конкурентной борьбе, а прагматично выбрали вариант выживания ценой «мягкой национализации». Потребуются от государства, наконец, и меры по реальной борьбе с коррупцией. Мы объявим новые федеральные программы и будем, как в случае с московским транспортным кольцом, строить дороги, километр которых будет обходиться как прокладка андронных коллайдеров. А приоритетность инфраструктуры определять, как новый московский мэр: на фоне тотальных проблем в городском гаражном строительстве объявивший задачей номер один замену асфальта на тротуарах плиткой, что реализуется с фантастической скоростью и не менее фантастическим качеством — плитки вылетают из пазов уже через пару дней после укладки. С учетом этих добрых традиций неудивительно, что многие уже сейчас потирают руки в ожидании масштабного пилежа «новоиндустриальных» госсредств.

Инвесторы хотят гарантий

Допустим, что у нас есть продуманный, детальный и долгосрочный проект индустриального восстановления, в котором и бизнес, и государство нашли нужный баланс и правила участия. Кто заплатит за банкет? Экспертами уже предприняты попытки оценки. Премьер заявил о необходимости создать 25 миллионов новых высокотехнологичных рабочих мест. По оценкам экспертов «Деловой России» стоимость такого рабочего места — 100—200 тыс. долларов, а значит, «цена вопроса» — 2,5—5 трлн долларов, что существенно больше ВВП России за 2010 год.

Предполагается, что основную часть средств должен инвестировать сам бизнес. Причем приоритет следует отдать прямым иностранным инвестициям, которые создают рабочие места и производства. «Заграница нам поможет». Прошедший летом Петербургский экономический форум подтвердил намерения руководства страны делать ставку на привлекательность страны для зарубежного капитала. Но такой капитал все же в первую очередь решает вопросы своей прибыльности, а не экономической судьбы России. И вряд ли можно дождаться каких-то прорывов в этой судьбе, делая себя просто привлекательной территорией для чужих производств с чужими ноу-хау. Даже пресловутый пример с «Боингом», которым мы так гордимся. Да, 40% интеллектуальной начинки его новых самолетов создается российскими инженерами в московском конструкторском центре. Но так ли хорошо быть просто удобным и квалифицированным ресурсом для чужих стратегий?

Сам по себе масштаб иностранных инвестиций совершенно необязательно является решающим в политике индустриализации. Например, во время индустриального рывка Южной Кореи доля иностранного капитала в корейских компаниях не могла превышать 9,5%, и пересмотрено это правило было лишь под давлением МВФ во время азиатского экономического кризиса. В контексте индустриализации становится актуальным и обратный процесс: не только западные компании могут строить производства на российской территории, но и российские компании могут приобретать какие-то иностранные предприятия, чтобы локализовать их продукцию в России. Это актуально в тех случаях, когда требуемую технологию или продукт уже вряд ли возможно получить от отечественных производителей.

Однако иностранные инвестиции действительно могут быть одним из двигателей новой индустриализации, но речь идет о прямых инвестициях в производства и проекты, которые государство видит как соответствующие интересам индустриальной программы. Здесь могут быть использованы такие инструменты, как софинансирование проектов, налоговые льготы. Интересно, что одним из ключевых факторов привлекательности российских регионов для инвесторов является наличие квалифицированных трудовых ресурсов. Которые в идеале ≪воспитывает≫ сам регион. Да и вообще привлекательность России как места для размещения производств и филиалов иностранных компаний не в последнюю очередь связана с образовательным уровнем человеческого капитала и талантов, за который надо сказать спасибо советской системе образования и который совершенно точно будет уничтожен, если образование будет поставлено на рельсы исключительно рыночной логики. (Этой проблеме будет посвящен один из следующих номеров ≪Однако≫ в цикле ≪Новая индустриализация≫.)

Вместе с соседями

В Европе идеи российской модернизации и реиндустриализации тоже вызывают определенный интерес. Сотрудничество России и ЕС, несомненно, может быть шире логики симбиоза источника и потребителя природных ресурсов. ЕС может использовать не только сырьевой, но и научный потенциал России, и в то же время дать России новые технологии в промышленности и других отраслях экономики. Такие предложения, например, еще в конце прошлого года были высказаны главой российского правительства в его статье в немецкой газете Suddeutsche Zeitung. Владимир Путин предложил Европе создавать стратегические промышленные альянсы в сферах авто-, авиа- и судостроения, логистики, в атомной и космической отраслях, а также в фармацевтике. ≪Мы намерены последовательно модернизировать наши заводы. Широко используя при этом европейские технологии, которые в наибольшей степени соответствуют нашей производственной культуре и традициям≫, —писал он. Если подобные инициативы и правда будут реализованы, то Евросоюз получает возможность реализовать вместе с Россией ≪экономику полного цикла≫, получить новые рынки, кадровые ресурсы и возможности размещения своих и совместных с РФ производств, что могло бы иметь уже не только экономические, но и геополитические перспективы усиления позиций как обеих сторон, так и их альянса на мировой арене.

В любом случае без сотрудничества с соседями сегодня в программе индустриализации не обойтись. Главное, чтобы это действительно было взаимовыгодное партнерство.

Невидимая индустрия

Смена вектора развития экономики страны обязательно подразу мевает масштабные социальные преобразования и потому непосредственно связана с состоянием общественного сознания, со сферой смыслов.

И ≪повысить престиж рабочих профессий, в целом общественную ценность и значимость квалифицированного тру да≫, и ≪воплотить свою деловую и технологическую мечту≫, как заявлено в программе премьера, возможно не только и не столько созданием рабочих мест с достойной оплатой труда. Это требует от всего общества других ценностных ориентаций. Когда канал Discovery показывает, как монтируют буровую платформу или испытывают новый многотоннажный кран, оказывается, что это зрелище способно увлечь зрителя не меньше, чем футбольный матч или мелодрама. На отечественном ТВ единственный популярный ≪индустриальный≫ герой — челябинский фрезеровщик с нетрадиционной сексуальной ориентацией из ≪Камеди клаб≫.

≪Индустриального человека≫ в пространстве российских смыслов сегодня просто нет. И он там не появится отдельно от внятной картины мира и образа будущего, которые тоже придется обозначить.

И опять-таки в этом основная роль уготована государству. Именно его решимость провести реиндустриализацию России, единство стратегии и тактики в осуществлении этой программы, ясность приоритетов, последовательность шагов и точная нацеленность стимулирующих мер могут создать необходимую уверенность у всех участников процесса — бизнеса, общества, управленцев, иностранных инвесторов и партнеров — в серьезности намерений и успехе дела.

О ключевой роли государства, по сути, говорят даже самые резкие критики программы новой индустриализации, уверяющие, что это всего лишь один из множества красивых, но пустых лозунгов: ≪Если бы хотели, то смогли бы. Но не смогут, потому что на самом деле ничего не хотят≫. И в этом заключается странный консенсус —пессимистов, скептиков и оптимистов: бизнес и рядовых граждан объединяет уверенность в том, что у России есть все ресурсы для технологического восстановления, но также и сомнения в том, что такое восстановление кто-то сможет организовать и реализовать. Поэтому, в конечном счете, это вопрос не о ресурсах, финансировании и регулировании. А о политической воле.

Мнение

Павел ПЛАВНИК, генеральный директор ОАО «Звезда»*: «Точкой роста для нас является внимание государства»
Как и другие отрасли, машиностроение имело долгий постсоветский период спада, и за это время сформировался отложенный спрос на такую продукцию. В итоге в середине 2000-х появилось определенное оживление. Относительно благополучная ситуация с Рособоронзаказом, бюджетами Минобороны позволила получить развитие и платежеспособный спрос в машиностроении.

Тем не менее вектор высокотехнологичного машиностроения уходит за рубеж — и на Запад, и на Восток. Наше предприятие за прошлый год по объемам производства имеет 30% прироста, и мы планируем аналогичные показатели на этот год. Однако должен сказать, что это все же менее наукоемкая и высокотехнологичная продукция по сравнению с тем, чем мы занимались в советское время. Уровень научной, исследовательской и инновационной составляющей, увы, снижается, хотя объемы отечественного машиностроения могут и расти. Я думаю, что главная проблема в политической воле государства, которая, может быть, сама по себе и есть, а четкого понимания, куда ее стоило бы применить, нет. Рыночная либерализация и надежда на вхождение в мировую конкурентную среду, где рынок сам решит, какие из наших отраслей сильные и выживут, а какие слабые и умрут, — это ошибка. Невысок сегодня в России и престиж инженерного, промышленного труда — о таких людях не пишет пресса, не снимают фильмы и телепередачи. В свое время мы имели в мире устойчивые ведущие позиции во многих сферах, в том числе и в промышленном производстве. Наверное, точка возврата на те позиции уже пройдена, и к тем амбициям, которые имел СССР, наша промышленность вернуться не сможет. Но мы все же и не Берег Слоновой Кости. Мы можем занять достойное место в мировом машиностроении, чтобы наши дети имели возможность заниматься интересным и творческим инженерным трудом.

Точкой роста для таких предприятий, как наше, является внимание государства. Если наши разработки поддерживаются Федеральной целевой программой — это знак для всей отрасли. Тогда уже через три года будет получен новый дизельный двигатель отечественного производства. Это позволит закрывать проблему судового и железнодорожного транспорта, малой энергетики и других объектов, требующих промышленных дизелей, со сроком службы 25—30 лет. Важно и нужно, чтобы такие российские разработки были встроены в программы развития других отраслей — например, перспективы дизельных двигателей были учтены при разработке программы модернизации российского речного флота. Иначе мы будем тратить госбюджет на иностранную продукцию. Тем не менее сейчас создавать продукты, предназначенные исключительно для России и ее ближайших соседей, нельзя, продукт должен быть конкурентоспособен и на мировых рынках, иметь там свою долю. Возможно ли это? Вполне. Если смотреть с позиции стоимости рабочей силы, то у Китая это временные преимущества, труд там будет дорожать. Зарплаты российских работников (хотя я думаю, что они не всегда соответствуют их производительности труда) являются вполне конкурентоспособными для себестоимости продукции. У России есть задел по инженерной грамотности, это наше преимущество. Но уже сейчас есть дефицит «умной рабсилы» — мы привозим таких интеллектуальных гастарбайтеров, например, квалифицированных рабочих из других городов и Белоруссии. Дефицит интеллектуальных инженерных кадров испытывают и на Западе. Поэтому я думаю, что перспективным для российских предприятий может быть и партнерство с западными концернами по схеме, когда наши разработки остаются российской интеллектуальной собственностью, а продвижением такой продукции можно заниматься вместе с западными компаниями, у которых есть имидж, доступ на рынки и сервисная сеть. Наша продукция вполне может быть конкурентоспособной на мировом машиностроительном рынке.

* ОАО «Звезда» — крупнейший в России производитель легких компактных высокооборотных дизельных двигателей многоцелевого назначения.

Источник: perevodika.ru.