"Был ли счастлив Королёв" Беседы с академиком Б.Е. Чертоком

14 декабря 2011 года не стало академика Бориса Евсеевича Чертока. Выдающийся конструктор ракетно-космической техники не дожил несколько месяцев до своего столетия…

Наша самая первая беседа (по телефону) со старейшим академиком Борисом Евсе­евичем Чертоком, одним из ближайших сподвижников Главного конструктора С.П. Королёва, во многом была вызвана появлением первой книги его воспоминаний. Тогда ее только напечатало издательство «Машиностроение» – практически одновременно с моей первой книгой (того же издательства) – «Летчики-испытатели». Потом Черток написал еще несколько томов прекрасных книг, ныне они широко известны – это, по сути, энциклопедия развития отечественного ракетостроения и космонавтики. И я продолжил свою серию гораздо более скромных книг, но лично мы долгое время не были знакомы. И это притом, замечу нескромно, что великолепный знаток истории и активный участник многих значимых проектов в области авиации и ракетостроения Сергей Владимирович Кравчинский, ставя нас рядом, сообщил мне однажды оценку заместителя Генерального конструктора РКК «Энергия» (ОКБ Королёва) Юрия Ильича Григорьева: «Есть два достойных автора исторической литературы: в ракетной отрасли – Черток, а в авиации – Амирьянц…»

Я спросил Бориса Евсеевича об одном из руководителей летных испытаний на 22-м заводе – Анатолии Адольфовиче Розенфельде. Это был очень интересный человек с малоизвестной, необыкновенной судьбой.. Он ответил странно, на первый взгляд: «Женщина была такая…»

«Да, у вас работала его дочь, Наталья Анатольевна...»

«Ее я помню, а отца – нет…»

В 1936–1937 годах, не имея еще законченного высшего образования, бывший электромонтер 22-го завода Черток работал там ведущим инженером по электрооборудованию самолетов полярных экспедиций, и, наверное, он был далек по своему положению от Розенфельда. А.А. Розенфельд имел эстонские и русские корни. Он был летчиком царской армии и был удостоен даже Георгиевского креста. Инженер, окончивший после войны и немецкого плена Бауманское училище, он работал в ОКБ Туполева и готовил перелеты на самолете АНТ-25, обеспечивая чуть ли не самое сложное и важное – надежную и эффективную работу его единственного мотора. После знаменитых перелетов экипажей Громова и Чкалова Розенфельд возглавил летную службу завода № 22 в Филях. Году в сороковом после катастрофы опытного самолета (наверное, ВИТ-2) его арестовали примерно на год и освободили, не обнаружив его вины. Когда в начале войны немцы подходили к Москве, на заводе получили приказ все опытные машины сжечь. А Розенфельд с заводским летчиком сумел наиболее ценную машину спасти, перегнав ее в Казань. Потом он снова вернулся в Москву и эвакуировал оборудование завода в ту же Казань. Словом, это был совершенно незаурядный человек.

В войну его семья жила в Казани. Там же в шараге на моторном заводе работал С.П. Королёв, переведенный туда из заключения в Омске. Арестованный Королёв подружился тогда с дочерью Анатолия Адольфовича, вольнонаемной сотрудницей Натальей Розенфельд. Юная красавица, студентка МАИ, в качестве техника помогала Королёву в обработке результатов испытаний самолета Пе-2, оснащенного жидкостным ракетным двигателем. Королёва привозили на работу и увозили под охраной. В семье Розенфельдов сохранилась переписка Натальи с Сергеем Павловичем Королёвым, его записки, письма, телеграммы, написанные и посланные ей уже после его освобождения. Из них с очевидностью следует, что Наталья, человек духовно богатый и одаренный многими талантами, была для него, лишенного свободы и отклика жены Ксении Максимилиановны (фактически отказавшейся от него, по его признанию), не только техническим помощником, но светом в тюремном окошке, да и глотком свежего духовного воздуха.

Мне посчастливилось знать подругу Натальи, которая жила и работала на моторном заводе в Казани рядом с ней и с Королёвым, здравствующую ныне, слава богу, Зою Дмитриевну Герасимову. По ее воспоминаниям, когда Сергей Королёв предложил Наталье свою руку, она, съездив в Москву в командировку, навестила семью Сергея Павловича. По рассказу старшей сестры Натальи, семью Королёва, его мать и жену, вернувшись из эвакуации в Москву, посетила не Наталья, а их мама. Важен итог: Наталье Розенфельд стало ясно, что Сергея Павловича ждали в семье и его дочь Наташа, и жена Ксения Максимилиановна, и мама Мария Николаевна.

Жизнь развела тогда Сергея Павловича и Наталью Розенфельд. Он после освобождения вернулся в Москву и окунулся с головой в дела, которые вскоре составили гордость не только нашей страны, но и всего мира. А Наташа Розенфельд какое-то время оставалась еще в Казани. Позже, окончив МАИ, она работала в КБ Королёва. Он забрал ее из КБ Туполева, куда она была распределена, и их чистая, возвышенная дружба продолжалась, когда у каждого была уже своя семья, продолжалась вплоть до его неожиданной смерти. Наталья Анатольевна умерла в возрасте 56 лет, унеся с собой тайну их отношений, о которых от нее не слышали ни родная сестра Ия Анатольевна, бережно сохраняющая их переписку, ни подруга Зоя Дмитриевна. Мне довелось видеть письма Сергея Павловича к Наталье Розенфельд, это были очень близкие люди…

В одном из более поздних разговоров с Борисом Евсеевичем я вновь коснулся семьи Розенфельдов. С Анатолием Адольфовичем Борис Евсеевич определенно не пересекался, а о Наталье сказал: «И Наташу Розенфельд я уж не очень помню. Ничего серьезного в нашем КБ ей не поручалось, насколько я помню. Просто Королёв всех, кто ему делал добро, будем так говорить, не оставлял без внимания и, если они бедствовали, или были без работы, принимал к нам на фирму. Он ее оберегал, наверное, так же, как некоторых других своих старых товарищей, с которыми соприкасался до шараги или во время шараги. Королёв добро не забывал, это я точно могу сказать…»

* * *

Со слов второй жены С.П. Королёва, Нины Ивановны Королёвой, которую мне довелось знать весьма хорошо, известно, что у Сергея Павловича были сложные отношения и с его первой женой, и с дочерью Натальей, и с его матерью. Я спросил Чертока: «Борис Евсеевич, пожалуйста, несколько слов о женах наших специалистов в Германии во время ваших командировок. Летом 1946 года их туда привезли и к военным, и к гражданским специалистам. Жена Королёва, Ксения Максимилиановна, тоже была там…»

«Была! В сентябре 46-го года она покинула Германию – начинался учебный год... Судя по всему, к Ксении Максимилиановне Сергей Павлович как-то охладел что ли, – говорил Борис Евсеевич. – Не знаю, уж чем это можно объяснить. Когда мы были в Германии (я же был с ним довольно близок) и приехала его семья, моя жена Катерина прониклась страшной симпатией к Ксении Максимилиановне. Они подружились, и жена говорила мне, что Ксения намекала ей на какую-то трещину в отношениях с мужем. Не было у них той теплоты отношений, которую, казалось бы, можно было ожидать после стольких и таких событий. Хотя Сергей Павлович с женой и дочерью много ездил, путешествовал…»

«Нине Ивановне о том же, о «трещине» в отношениях Королёвых, обнаружившейся тогда, в послевоенной Германии, говорила и жена академика Н.А. Пилюгина. Она говорила о том, что там Королёвы даже объявили о своем разводе как решении окончательном».

«Когда мы вернулись из Германии, Сергей Павлович всё-таки какое-то время жил вместе с семьей на Конюшковской. Жил, пока не получил комнату в Калининграде (Подмосковье. – Ред.). Нина Ивановна случайно оказалась живущей на той же лестничной площадке…»

«Это история долгая. Она мне рассказывала и как они познакомились впервые на работе (она была переводчицей и регулярно знакомила его с иностранной научно-технической информацией), и как они в первый раз встретились наедине. Кстати говоря, в этот же день они случайно повстречались также с авиаконструктором С.А. Лавочкиным и его сыном. Они пересеклись с ними, гулявшими на набережной, в Речном порту. Сергей Павлович и Семен Алексе­евич радостно обнялись – ведь они, несмотря на разницу в возрасте в 6 лет (Королёв был моложе), знали друг друга по Бауманскому училищу…»

Встреча их была очень дружеской – встреча соревнующихся друзей. Вот это Нине Ивановне запомнилось. В тот же день, возвращаясь из ресторана в Речном порту, они впервые вместе вошли в комнату Сергея Павловича, по его настойчивому приглашению. Она тогда ужаснулась убогости его жилья и быта… Видимо, он жил в этом доме совсем недавно. Во всяком случае она, коренная подлипчанка, не знала, что он живет в одном с ней подъезде…»

* * *

Следующий мой вопрос касался немецкой зенитной ракеты «Вассерфалль»: «Правильно ли я понял, что ее аналогом (Р-101) у нас занимались и С.А. Лавочкин, и М.Р. Бисноват?»

«Вассерфалль» разрабатывалась в Пенемюнде, но в отличие от Фау-1 и Фау-2 (А-4) она не была принята на вооружение. Разрабатывалась она там же, но лично фон Браун ею не занимался практически, там была другая группа. У нас она попала в НИИ-88 вначале, и занимался ею Е.В. Синильщиков до тех пор, пока не было создано КБ-1 (С.Л. Берии) на развилке у Сокола. Как таковым воссозданием «Вассерфалля» у нас заниматься перестали. Эту работу прикрыли и создали свою зенитно-ракетную систему противовоздушной обороны. Надо отдать должное нашим специалистам – отличная получилась система, так называемая «С-25».

Я сменил тему: «Борис Евсеевич, Вы в своей книге очень немного говорите о «сподвижнике» Королёва А.Г. Костикове. Это случайность или нет?»

«Ну очень немного, потому что и сказать-то особо нечего! Я с ним встречался очень мало. О нем написали в других всяких трудах и довольно противоречивые вещи…»

«Вот именно… А летчика-испытателя Сергея Николаевича Анохина вы знали, конечно?»

«Ну как же, прекрасно знал, он же у нас был в отряде космонавтов-исследователей. Изумительный человек, очень жаль, что он под конец жизни слишком часто стал употреблять сильные напитки. Жена его даже иногда запирала дома, чтоб он не спускался со своего этажа в высотном доме в гастроном… Она была планеристка знаменитая – Маргарита Раценская. Он сам – добрейший человек, потрясающей храбрости, просился в космический полет. Но тут насмерть встал руководитель подготовки космонавтов Н.П. Каманин: пускать одноглазого летчика, да еще в таком возрасте!.. Хотя на мотоцикле Анохин с одним глазом ездил отлично!»

«Говорят, сам Сергей Павлович Королёв хотел, чтоб Анохин слетал на космическом корабле? Ведь именно он пригласил своего давнего товарища по планеризму в отряд космонавтов-исследователей – передавать им свой уникальный опыт летчика-испытателя…»

«До космического полета у Сергея Николаевича не дошло. Сергей Павлович не успел ввязаться в драку за него, она развернулась уже при Василии Павловиче Мишине в качестве главного конструктора...»

Мы вернулись к теме, связанной с командировками Чертока и его товарищей в конце войны в Германию. Меня интересовало издавна, как получилось, что авиационная промышленность оказалась изначально несколько в стороне от развития ракетной техники. Я спросил академика, не пересекался ли он в Германии со специалистами нашего Центрального аэрогидродинамического института – ЦАГИ, которые также были там после окончания войны.

«Никого из ученых и инженеров ЦАГИ вспомнить не могу, – сказал он. – Вообще-то мы были в контрах с наркомом авиационной промышленности (а потом и с министром). Потому что мы получили приказ бросить всё, сдать дела военным, кому сможем, и вернуться в свою родную авиационную промышленность. А мы не выполнили предписание. Сначала был такой приказ П.В. Дементьева, потом М.В. Хруничева. Мы видели, что дело бросать нельзя… Там из авиационников были тогда: я, Н.А. Пилюгин, Л.А. Воскресенский, В.П. Мишин. Формально мы были подчинены наркомату авиационной промышленности, и от него, собственно, уехали в командировку в Германию. И вдруг мы оказались в чужом ведомстве. Нас затребовали обратно, а мы не выполнили это указание. Ну тут и пошли раздоры. Поэтому авиационная промышленность нас бросила, «своих» больше к нам никого не отправляла…»

«Многие (и я в их числе) полагают, что это была большая ошибка ЦАГИ и авиационной промышленности, что они отказались в то сложное время от работ в области ракетной техники…»

«А.И. Шахурин тогда был еще наркомом авиационной промышленности, когда начиналась вся эта история. Он отказался тогда участвовать в этих работах. Вслед за ним уже П.В. Дементьев, а затем М.В. Хруничев всячески отказывались от всех этих дел. Это была грубейшая, я считаю, ошибка авиационной промышленности. Ну а нарком вооружения Д.Ф. Устинов проявил, надо сказать, исключительную инициативу, он приложил огромную энергию, чтобы все попало к нему. Нас всех он соблазнил, очаровал своим энтузиазмом. И мы сказали: «Черт с ней, с авиацией! Наконец нашелся человек, который нас понимает». И он, и его заместитель В.М. Рябиков отнеслись и к нам, и к этой работе с огромнейшим энтузиазмом, с пониманием. Моральная и материальная помощь приходила к нам не от «своих» – авиаторов. «Не свои» облегчили нашу жизнь в Германии, взяли на себя заботы по нашим связям с военной администрацией – словом, со всех точек зрения над нами шефствовали. Потом уже длительные годы этот антагонизм продолжался между родственными отраслями здесь. Ошибка очевидная. В Штатах ракетная техника с самого начала была в подчинении ВВС. У нас и в пилотируемой программе очень сильно сказывались противоречия: космонавты находились в ведении ВВС, а вся техника – в ведении ракетных войск, и два главкома между собой совсем не ладили! Но это отдельный разговор».

* * *

Борис Евсеевич говорил очень важное, поскольку до сих пор можно слышать в

ЦАГИ от весьма высоких руководителей, что ЦАГИ и авиационная промышленность никогда не отказывались от помощи ракетостроению. «Наш академик Георгий Сергеевич Бюшгенс, – заметил я, – утверждает, что ЦАГИ с первых шагов развития ракетной техники пытался помогать Королёву, а по многим сведениям, это было не совсем так».

«О, я не знаю, Бюшгенсу виднее, так сказать… Впервые мы познакомились с ним в 41-м году, когда он занимался продувкой в аэродинамической трубе первого ракетного самолета БИ-1 конструкции Болховитинова, еще будучи молодым специалистом. Вот с этого, по моим данным, с этого начиналось его приобщение не совсем к ракетной, а к ракетно-авиационной технике».

«Совершенно точно, так оно и было».

«Я – участник разработки этого самолета, – продолжал Черток. – Самолет по приказу заместителя наркома А.С. Яковлева тогда увезли в ЦАГИ. Продувками занимался Бюшгенс, но это к Королёву, никакого отношения не имело».

«По другим свидетельствам известно, что в послевоенное время и М.В. Хруничев, и П.В. Дементьев, как руководители авиапрома, всеми силами сопротивлялись привлечению промышленных предприятий и научно-экспериментальной базы авиационной промышленности к участию в развитии ракетной техники. При этом они ссылались на свои специфические сложные проблемы развития новой, реактивной авиационной техники».

«Не то чтобы сильно сопротивлялись… Они не поддерживали предложение, чтобы ракетной техникой, бескрылой, ракетами дальнего действия занималась авиационная промышленность. Шахурин был к этому не то чтобы совершенно равнодушен, ему было не до этого. Потому что он прозевал и провалил развитие нормальной реактивной авиации, смену винтомоторных групп на турбореактивные двигатели, и ему надо было компенсировать в первую очередь вот это отставание, ему было не до ракет. Решение о распределении работ было принято еще до того, как арестовали Шахурина, еще при нем. А Хруничев, так сказать, принял все, как было решено постановлением, которое готовилось с участием Шахурина...»

«Со временем ЦАГИ стал все более помогать Королёву и другим создателям баллистических ракет в научном сопровождении проектных работ. А что касается крылатых ракет, то их создание всегда было немыслимо без ЦАГИ. Скажите, пожалуйста, правильно ли мое впечатление, что Королёв вначале, и в ГИРДе, и в РНИИ, больше интересовался крылатыми ракетами?»

«Это так. Основное достижение, первый полет с жидкостным ракетным двигателем, который совершил В.П. Фёдоров, – это полет на ракетном аппарате с крыльями, спроектированном в РНИИ (ракетоплан РП-318 в 1940 году – Г.А.).

Когда Королёв попал в Германию и увидел, как летает ракета без крыльев, когда он увидел воочию успехи немцев, у него возникла полная необходимость изменения своего мировоззрения. И он с этим справился, не без успеха…» – сказал Борис Евсеевич.

«Вы знаете, когда Королёв был в Омской шараге, там с ним работал будущий крупный ученый-динамик ЦАГИ Глеб Владимирович Александров. Королёв тогда в Омске занимался технологическими вопросами, работая в цехе подготовки производства самолета Ту-2. Хотя там он был далек от конструкторской работы, журналы иностранные ему каким-то образом удавалось просматривать. И вот однажды, увидев публикацию про самолет Капрони-Кампини (он взлетел, как известно, в 1940 году, имея мотокомпрессорную силовую установку – прообраз турбореактивного двигателя), Королёв воспринял это скептически. Он сказал Александрову: «А я сделаю ракету!» Наверное, он имел в виду именно крылатую ракету…»

«Видите ли, в чем дело. До того как умами инженеров овладела идея турбореактивных двигателей, у нас в стране никто, кроме Архипа Михайловича Люльки, по-моему, в это дело серьезно не вникал…»

«Да, именно А.М. Люлька – в практическом плане перед войной и Б.С. Стечкин в плане теоретическом в конце 1920-х годов – больше никто особо турбореактивными двигателями у нас не занимался…»

«Во время войны, насколько я знаю, – отозвался Черток, – только В.Ф. Болховитинов специально исследовал этот вопрос… Практически, пока мы не столкнулись с немецкими достижениями, а потом с работами, которые велись, по-моему, и в Италии, и в Англии тоже во время войны, как-то никто не думал, как преодолеть предел, до которого дошла винтомоторная авиация. Все видели выход только в том, что надо использовать принцип жидкостных ракетных двигателей. И мы работали над ракетным самолетом тогда только потому, что других идей-то не было. ЖРД, дескать, спасет всех, благодаря тому что он дает возможность преодолеть звуковой барьер. Все правильно, только все это лучше делать без крыльев. А авиации нужны были турбореактивные двигатели. Вот это не сразу поняли. На этом погорел, кстати, А.И. Шахурин… и И.В. Сталин ему не простил этого. Даже конструктор А.С. Яковлев не понимал. Он поместил в «Правде» статью о загнивании фашистской технической мысли, когда речь зашла о реактивных самолетах, которые разрабатывает фашистская Германия. Это было примерно в 44-м году...»

Борис Евсеевич переменил тему и спросил: «А Нюхтиков еще жив?»

«Жив!.. А вот Байдуков недавно умер…»

«Да. Он написал книгу об Алкснисе, хорошо бы ее посмотреть, рукопись…»

«Настораживает, что книга эта художественная».

«То есть это не хроника?»

«Это хроника с художественной фантазией автора, в такой же манере написаны и другие его книги».

«Бог с ним, все равно доля правды там есть... Ну а Алксниса я тоже знал, правда, немного. Он производил очень хорошее впечатление... Нюхтиков тоже испытывал ДБ-А, работая в НИИ ВВС. Он был там в не очень больших чинах, но был прекрасным летчиком. Когда собралась комиссия по ДБ-А, он приехал к нам вместе с Я.И. Алкснисом и главным штурманом ВВС Б.В. Стерлиговым, по-моему. В общем, большая комиссия приехала – они осматривали деревянный макет. А потом уже начались испытательные полеты. Первым испытывал ДБ-А Кастанаев, а потом и Нюхтиков начал летать. Кастанаев – как заводской летчик, а Нюхтиков – как представитель ВВС…»

* * *

Во время другой беседы с Борисом Евсеевичем я спросил его: «Многие, в том числе дочь Сергея Павловича Наталья Сергеевна, утверждают, что Королёв встречался с Циолковским. Ссылаются на самого Королёва, который писал в 1955 году: «Еще в 1929 году я познакомился с К.Э. Циолковским…» Я знаю, что это не так! Знаю со слов Нины Ивановны Королёвой: Сергей Павлович признался ей, что «приврал» для чего-то об этой встрече. Что Вы по этому поводу думаете?»

«По этому поводу есть всякие толкования, но данные, которые я имею, и тоже от Нины Ивановны, что этой встречи не было…»

«Наталья Сергеевна Королёва настойчиво повторяет и ныне, что они встречались. Может быть, Вы знаете что-то об этом от самого Сергея Павловича?»

«Зачем это теперь?»

«Это же важный исторический факт – был он или нет. Это серьезное обстоятельство, характеризующее меру доверия тем или иным суждениям тех или иных «свидетелей», исследователей… На Вас и как на сподвижника, и как на исследователя жизни Королёва большая надежда в попытках прояснить сомнительные факты и обстоятельства этой сложной жизни. К примеру, Борис Евсеевич, я был знаком с Екатериной Адольфовной Грунауэр, вы, наверное, знаете такую планеристку? Она мне рассказывала мало или вовсе неизвестное. Когда она была совсем юной, они были очень дружны с Сергеем Королёвым, и после очередных планерных слетов он ее возил к своей маме представлять как будущую невесту. Но Мария Николаевна Баланина не согласилась на их брак…

Нина Ивановна не знала ни о Наталье Розенфельд, ни о Екатерине Грунауэр, об этих вполне серьезных увлечениях Сергея Королёва. Я так понимаю, что это не секрет, что в жизни Королёва было немало женщин. Я счел возможным спросить Нину Ивановну, как и Вас, о двух малоизвестных его подругах, о которых знал немало. Нина Ивановна о них не слышала. К ее чести, она спокойно и с достоинством говорила о том, что ничего в этом странного не видит, потому что у мужа были такие обстоятельства жизни, и шарага, и длительные командировки: «Сережа был нормальным, молодым, изголодавшимся мужиком».

От себя, в связи с этим, выскажу предположение, что он, очевидно, был и человеком весьма замкнутым, не очень открытым… Нина Ивановна Королёва в последние годы жила в обиде на многое и многих, в частности, на космонавтов, гораздо более внимательных к ней при живом Королёве. Она осталась практически одна в конце своей жизни, и когда я об этом сказал преемнику Королёва Василию Пав­ловичу Мишину, он мне ответил: «Она сама виновата, она всех отвергла!». Не знаю, – заметил я Борису Евсеевичу, – насколько это справедливо, но знаю определенно, что в последние годы Нина Ивановна была совершенно одинока, вы, наверное, видели это?»

* * *

«Нина Ивановна, конечно, очень любила Королёва, – сказал академик. – Она была больше чем верна ему, у нее другой жизни не было. Но после смерти Сергея Павловича она почему-то действительно сверхревностно, я бы сказал, относилась ко всем проблемам увековечивания его памяти. Ее обижало всё. Это особенно проявилось, когда решено было превращать их домик в Останкине в музей. Я был в курсе этого дела, она почему-то на нас всех обиделась, что мы не так к ней отнеслись, как следовало. Я с ней был в довольно хороших отношениях... Почему-то она считала, что мы все хотим ее обидеть, но ничего похожего не было. Я ее понимал, потому что бывал у нее. Она почему-то считала, что мы все недооценили Королёва, и она на всех была в обиде, в том числе и на космонавтов. Тут, я считаю, она была не права, но как-то обвинять ее у меня язык не поворачивается. Для нее это было страшное горе…»

«В разговорах со мной на Вас у нее обиды не было. Из космонавтов она более других «костерила» А.А. Леонова. Из ученых она обижалась на К.П. Феоктистова и, пожалуй, еще на академика Б.В. Раушенбаха. Нине Ивановне передавали, что Феоктистов в своих выступлениях говорил о том, что Королёв не только не ученый, что и не конструктор даже. Это ее обижало страшно. Может быть, можно согласиться, что Королёв – не великий ученый, но конструктор?!»

«Она болезненно переживала любое, будем так говорить, не очень тактичное высказывание в адрес Королёва», – согласился Черток.

«Академик Борис Викторович Раушенбах тоже был очень резким, по ее словам, хотя мало кто так обязан Королёву, как Раушенбах… В малоизвестной у нас книге американского биографа Королёва Джеймса Харфорда приведены слова Бориса Викторовича Раушенбаха: «Королёв не был в принципе конструктором. Он был, как и фон Браун, хорошим менеджером, не только менеджером, но командиром. Подобно Наполеону, он принимал решения, не имея иногда полной информации…»

Я попытался понять отношение Бориса Евсеевича к другим обидам Нины Ивановны, которую очень хорошо понимал: «Вы знаете, она особенно переживала по поводу истории с лунным грунтом. Она говорила, что Наталья Сергеевна Королёва продала на аукционе Сотбис лунный грунт. Сообщили так, что продала грунт семья Королёва. Кто-то подумал, что это сделала Нина Ивановна – это возмутило ее страшно. Она говорила: «А я этот лунный грунт никогда и не видела». Когда в очередной раз Нина Ивановна обратилась ко мне: «Кто же меня защитит?» – я позвонил преемнику Королёва академику Василию Павловичу Мишину. Вот тогда-то Мишин и сказал мне, что она сама виновата, она всех оттолкнула…»

Борис Евсеевич, в сущности, поддержал Мишина: «Она действительно в какой-то мере отталкивала людей. Она могла бы стать директором мемориального музея и занять, я бы сказал, конструктивную, наступательную позицию. А она сдала всё, она даже в Доме-музее в Останкине не захотела появляться после того, как ее переселили оттуда…»

* * *

«Совсем непростое, до обидного непримиримое было у нее отношение к дочери Сергея Павловича Наталье Сергеевне…» – напомнил я.

«Инициативу перехватила Наташа, причем, надо сказать, она – человек с Королёвским характером. Она проявляет тут сверхбольшую активность. Ну а руководить Домом-музеем в Останкине удачно, я считаю, стала Лариса Филина...»

«Очень удачно».

«Очень удачный директор, но Нина Ивановна и эти позиции сдала. Обижалась она, что все окружающие ее не понимают, я считаю, зазря... Что касается отношений с Наташей, тоже надо было не обижаться, надо было уж после смерти Сергея Павловича пытаться договориться как-то, найти какой-то общий язык при таком горе… Наташа решила искупить свою вину по отношению к отцу, и я считаю, что она ее искупила тем, что написала свои труды…»

«Она, безусловно, молодец! Книги ее об отце – не только огромный труд. Но и глубокий труд, достойный!»

«Всей своей активной, общественной деятельностью она очень многого добилась, – говорил Борис Евсеевич. – Кстати, переименование в город Королёв бывшего Калининграда, ставшего наукоградом, произошло благодаря ее активной позиции, ведь она прорвалась к президенту страны... Я считаю, если бы не Наташа, город оставался бы Калининградом, а не Королёвым…»

«Но Нина Ивановна была резко недовольна переименованием…»

«Знаю», – сказал академик.

«Борис Евсеевич, мне приятно сказать Вам, что Нина Ивановна считала Ваши книги правдивыми, одно время она весьма критически относилась к другому выдающемуся биографу Королёва, Ярославу Голованову, знаете ли Вы это?»

«Я знаю, что к Голованову, к сожалению, очень критически относилась Наташа Королёва…»

«Ну, естественно, потому что он в своей фундаментальной книге о Королёве сказал о ней правду».

«Да. Насчет того, что Нина Ивановна критически относилась к Голованову, я бы не сказал. Во всяком случае, мне об этой работе она ничего плохого не говорила».

«Она считала, в частности, что с письмами Сергея Павловича, которые она ему показала, Голованов распорядился не очень тактично».

«Возможно, он не так бережно, будем говорить, относился к Королёву, как ей бы хотелось. Она считает, что все должны были трепетать, а Голованов не трепетал.

Я это к чему говорю. Что касается меня, так я же написал книгу не о Королёве, а больше о себе, о своей работе. Ведь я о Королёве знал и знаю гораздо больше того, что я написал. Я написал мемуары, написал о том, с чем имел дело. Я не задавался целью дублировать Ярослава Голованова. А что касается Голованова, я считаю, что он совершил титанический подвиг, он 40 лет занимался этой темой. Он не работал вместе с Королёвым. Хоть он и был инженером, но все-таки журналист в нем взял верх...

* * *

Между прочим, появилась хорошая книга, советую вам ее приобрести «Нежные письма сурового человека».

«Ну, конечно, я ее прочел, это – чудесная книга. Ее мне подарила Лариса Александровна Филина, опубликовавшая с благословения Нины Ивановны Королёвой ее переписку с мужем... И Нина Ивановна говорила мне, что дала согласие на такую публикацию только после своей смерти…»

«Я не помню сейчас, на какой странице и за какой год там есть письмо Сергея Пав­ловича в отношении Наташи, которое Наташу сегодняшнюю должно обижать, но что делать – что было, то было…»

«Лариса Александровна Филина оказалась в положении сложном, но она молодчина, она устояла от соблазна выкинуть такого рода письмо – но ведь это правда...»

«О, у Наташи характер отцовский, это гены, видно, сработали…»

«Нину Ивановну более всех других коробили выступления-фантазии А.А. Леонова о своей особой близости к Королёву».

«Насчет Леонова скажу: не только Нину Ивановну, но и меня коробят. Он утверждает, что за день до своей операции Королёв пригласил к себе Леонова и Гагарина и за бутылкой коньяка им все рассказывал о себе… Не могло этого быть, физически! Это Нина Ивановна сказала в глаза Леонову. Нина по минутам исследовала последние дни Королёва и мне же доказала, что этого в принципе быть не могло. Сбежать из больницы и сидеть целую ночь с Гагариным и Леоновым?!»

«Борис Евсеевич, поскольку Вы – правая рука Королёва в течение многих и самых плодотворных лет его жизни, поскольку мало кто был так близок с его окружением, как Вы, хотел спросить Вас: знали ли Вы Павла Альбертовича Ивенсена? Он работал в последнее время у В.Н. Челомея. В юности он был другом Королёва и П.В. Цыбина – еще по планерным делам. Известный конструктор планеров, он консультировал Королёва, когда тот делал свой дипломный проект самолета в Бауманском училище…»

Похоже, что Борис Евсеевич не мог припомнить такого человека, и я продолжил: «Ивенсен, работая в Осоавиаиме, распоряжался теми несколькими моторами, которые Советский Союз за золото закупал за границей. Так вот, один из моторов Ивенсен по дружбе выделил Королёву и всегда очень тепло о Королёве рассказывал. Тем более что Королёв вместе с Цыбиным вытащили репрессированного Ивенсена, с которым Королёв сидел еще в туполевской шараге, из заключения – уже после войны…»

«Нет, Ивенсена я не помню…» – признался Борис Евсеевич.

«Ивенсен, которого я хорошо знал, никогда не говорил, что Королёв работал в ЦАГИ. Об этом пишут без особого обоснования в разных источниках, говорит об этом и Наталья Сергеевна (это похоже на утверждения об исторической встрече Королёва с Циолковским). Если это и было, то очень коротко и бесследно как для ЦАГИ, так и для Королёва. По-моему сегодня, когда всем известны поистине революционные достижения в освоении околоземного пространства, планет Солнечной системы и дальнего космоса, связанные с Королёвым, его признанный мировым сообществом абсолютный авторитет, сама принадлежность этого русского человека всему миру не нуждаются в каких-то дополнительных, тем более сомнительных «подпорках» биографии в молодые годы».

«Нет, конечно, работал он в ЦАГИ или не работал, все это совершенно никого не трогает. Точно так же, как встречался он или не встречался с Циолковским…»

«Нина Ивановна в разговоре с Сергеем Павловичем прямо ему сказала: «Ты же врешь, милый, что встречался». Важно единственное в этой истории, Сергей Пав­лович на каком-то этапе полагал, что эта выдумка поможет ему (и делу) в каких-то обстоятельствах. Вот это единственное, мне кажется, важно. А замечалась ли, с Вашей точки зрения, за ним вот такая «гибкость» в других вопросах?»

«Историю каждый может излагать теперь с существенными иногда «дополнениями» по своему вкусу. Вот история со знаменитым хлебом, который Королёв нашел, когда его выпустили из заключения. Он должен был добираться до Москвы почти в одиночку. Голодный, он на морозе нашел этот самый спасительный хлеб. Я слышал лично от него самого эту историю. Мы сидели тогда за бутылкой, распивая с ним вместе коньяк в купе мчавшегося в Архангельск экспресса. Он донес до нас ощущение свежепахнувшего на морозе хлеба, который он нашел на краю села у колодца. При этом он не приводил никаких подробностей. Кто положил хлеб и как положил – неизвестно. Но вот эта краюшка хлеба его спасла.

Теперь это обыгрывается многими, и каждый придумывает свое. Может быть, Вы видели фильм, в котором показана женщина, которая идет в ночи с этим самым хлебом и кладет его куда-то в снег. А Королёв в это время ползет по снегу… Но он в жизни не полз, а шел! Шел нормально. А в фильме он, замерзающий, ползет и вдруг напарывается на лежащую в снегу буханку хлеба. Ну и с жаром начинает тут же ее поедать, так страшно ест – становится не по себе. Это придумал живой художник, что тут сделаешь. Вот и Леонов излагает по-своему...»

* * *

«Вы, возможно, знаете опять-таки, что Нина Ивановна была возмущена фильмом Даниила Храбровицкого о Королёве «Укрощение огня»… Я не стал говорить Борису Евсеевичу, что тут-то немного досталось от нее и ему – хотя официально он не был в числе консультантов фильма.

«С «Укрощением огня» мы долго бились, чтобы быть поближе к истине. Прямо было сказано: или все будет переделано (ни одного настоящего имени, ничего похожего на истинную биографию, никаких намеков на репрессии!), или фильма не будет вообще. Но так как мы хотели показать все-таки технику, черт возьми, и как она делается, то согласились. И то, когда уже сценарий был готов и фильм появился, все эти наши сдерживающие инстанции встали насмерть: нет, на экран не выпустим! Надо сказать, только Д.Ф. Устинов помог, а то бы фильм так и не вышел. А Нина Ивановна страшно была обижена на Кирилла Лаврова, как он посмел, понимаете, сыграть великого Королёва под видом Усольцева. Но Лавров-то тут не виноват. Есть роль, он с ней справился очень неплохо…»

«Она была возмущена не Лавровым, она была возмущена той ролью, в которой якобы ее представили…»

«А там Нины Ивановны нет вообще, там есть его юношеская любовь».

«Тем не менее она многое ревниво примеряла к себе...»

«Но он второй раз не женится в этом фильме, если вы помните».

«Ну, конечно!»

«Ну так было ли на что обижаться?»

«Ее коробила сцена и суть поведения «соперницы» жены Королёва в фильме, которая вешалась на его шею. По рассказу же Нины Ивановны, он ее добивался, а не она его. И это было действительно очень похоже на истину. Она – человек абсолютной честности и принципиальности. (Вы, наверное, знаете, что ее первым мужем был известный авиаконструктор В.Г. Ермолаев, с которым она разошлась, как только узнала об его случайной измене.) Ее можно понять: ведь фильм предваряли слова о том, что хотя не всё, что в нем собирались рассказать, было так в действительности, «это не хроника и не протокол, но подлинными являются чувства, мысли, поступки людей и события, которые принадлежат уже истории…»

Наверное, будет еще не один фильм о Королёве, и на смену замечательным авторам фундаментальных книг о Главном конструкторе – Я.К. Голованову, Б.Е. Чертоку, Н.С. Королёвой, Д. Харфорду, А.А. Сиддики – придут новые исследователи его жизни. 

Эта жизнь поистине уникальна, уникальна в любом измерении. И если иметь в виду связанные с его деятельностью научные, инженерные, общечеловеческие, космические завоевания нашей страны. И если иметь в виду необыкновенное множество событий его повседневной жизни: в счастливой планерной юности, в пионерских исследованиях на самых первых шагах развития ракетостроения в 30-е годы, в борьбе за само существование в страшные, жестокие годы заточения, в болезненном разрыве с первой семьей, в обретении нового семейного благополучия… Я слышал много неизвестного от сподвижников Королёва Нюхтикова, Ивенсена, Раценской о его юности, знал о его страданиях в заключении от того же П.А. Ивенсена, Г.В. Александрова, З.Д. Герасимовой. Общеизвестно невообразимое напряжение его послевоенной профессиональной жизни. Об этом, как и обретении нового семейного тепла и любви Сергея Павловича, мне открылась Нина Ивановна Королёва, ставшая ему чуть ли не единственным настоящим другом до конца его дней. Она, повторюсь, не давала согласия на сколько-нибудь полную публикацию его необыкновенных писем к ней, которые бережно хранила, как и любую мелочь (вплоть до копейки в кармане – на счастье).

Королёв неисчерпаем и как предводитель небывалого сражения в людской истории, которое развернулось в бедной, запутавшейся великой стране с необыкновенно талантливым и стойким народом. Королёв неисчерпаем и как человек, прошедший через жернова самых разных испытаний и выстоявший.

Общение с Ниной Ивановной и малоизвестными спутниками жизни Сергея Павловича побудило меня написать небольшую статью о Королёве, которую я показал Нине Ивановне. Она прочла ее, одобрила с очень небольшими поправками и сказала, что передаст статью в Дом-музей Королёва в Останкине (кстати, она была очень тесно связана с музеем, насколько я знал с ее слов и по рассказам музейщиков). Поскольку Нина Ивановна ничего не сказала о целесообразности опубликования, я решил с этим не спешить, ведь статья требовала особой деликатности, она называлась весьма громко: «Был ли счастлив Королёв?»

В день столетия со дня рождения Сергея Павловича Королёва, когда Нины Ивановны уже не было в живых, я получил любезное приглашение директора Дома-музея Королёва Ларисы Александровны Филиной принять участие в торжествах музея. (Именно Лариса Александровна, исполняя волю покойной Нины Ивановны, развеяла ее прах над Волгой. Она же, как уже говорилось, издала письма Сергея Павловича к Нине Ивановне, снабдив книгу глубоким, мудрым, сердечным предисловием.)

Не знаю уж зачем, но взял с собой на торжества в музее пожелтевшие уже листки копии той самой давней статьи. Прихватил также на всякий случай свою книгу о летчике-испытателе Сергее Анохине, в которой большая глава была посвящена С.П. Королёву. На торжества в Останкино приехали многие космонавты, и с первой, яркой речью выступил Борис Евсеевич Черток. Каково же было мое удивление, когда академик начал свое глубокое, эмоциональное выступление – слово в слово – с того же самого вопроса: «Был ли счастлив Королёв?» Это могло показаться невероятным, но случилось именно так. Правда, суть эмоционального ответа академика на этот вопрос была несколько иной, чем у меня: Черток говорил о счастье Королёва в служении Отечеству, а я – в основном о счастье Сергея Павловича в семье...

Когда Борис Евсеевич собрался уходить, я, провожая его к машине, представился. Это была наша первая личная встреча. Хотел подарить ему книгу об Анохине, но он, оживляясь, сказал: «А у меня она есть. Мне ее передали космонавты. Вы меня там поправили в одном из эпизодов… Хорошая книга…» Это меня подбодрило, и я вынул из сумки листочки статьи. Надо было видеть лицо Бориса Евсеевича, когда он прочел заголовок: «Был ли счастлив Королёв?». «Вы отобрали мой хлеб!» – горячо сказал академик улыбаясь. Но я успокоил его тем, что написал в основном о другом счастье Сергея Павловича – не небожителя, а земного человека. Академик не переставал удивляться совпадению не меньше меня и журналистов, окруживших и слушавших нас. Но журналисты вскоре заторопились узнать от мэтра гораздо более важное: его мнение о пилотируемых полетах на Марс…

Геннадий Амирьянц http://www.sovross.ru/