Виктор Топоров: Люди культуры заговорили о пересмотре приватизации

Участившиеся в последнее время скандалы и мегаскандалы в отечественных изящных искусствах, включая в число последних и художественную словесность (Никита Михалков, Юрий Любимов, Зураб Церетели, Марат Гельман - вот, навскидку, несколько имен; Большой театр, «Большая книга», «Гражданин поэт», Переделкино, «Ленфильм», «толстые» журналы - несколько названий), свидетельствуют, на мой взгляд, о том, что в сфере прекрасного начался пересмотр итогов приватизации.

Пересмотр итогов приватизации, который затрагивает, естественно, не только здания и угодья как нечто имеющее вполне конкретную потребительную привлекательность и, соответственно, рыночную цену; не только все еще престижные институции вроде творческих союзов, объединений и академий, но и - причем прежде всего - капитал символический, капитал сугубо моральный (или аморальный) – личный, групповой, коллективный; синхронный и диахронный; неоспоримый, сомнительный или вопиюще двусмысленный.

Пересмотра итогов приватизации требуют все: кинематографисты, художники, балетные танцовщики, издатели, прозаики и поэты. Я бы не рискнул внести в этот перечень уточнение «молодые», потому что речь в большинстве случаев идет отнюдь не о конфликте поколений и даже не о приходе «новых людей», а о чем-то все же принципиально ином. Говорухинское «Так жить нельзя!» обрело и новый смысл, и новую притягательность, новую убедительность: нельзя не потому, что такая жизнь безнравственна, а потому, что никакая это не жизнь на самом деле и даже не выживание, а голимая смерть.

Речь идет не об отмене приватизации (всё отнять и поделить поровну; такие мысли блуждают лишь в самых мечтательных, деликатно выражаясь, умах), а именно о пересмотре ее итогов, - причем о пересмотре во многом по Хармсу: «Ты говоришь, что ты поэт? А по-моему ты говно, а не поэт!» Или «Ты говоришь, что ты куратор? А по-моему, ты говно, а не куратор!» Или «Ты говоришь, что ты выдающийся деятель кино? А по-моему ты говно, а не выдающийся деятель кино!» И так далее… Ну, а раз уж «ты говно», то и все твои имущественные, финансовые и статусные претензии, соответственно, гроша ломаного не стоят.

Пересмотр итогов приватизации автоматически наводит на мысль, что пересматриваемая ныне приватизация имела место, что само по себе далеко не столь очевидно. Однако если задумаешься… Приватизация искусств (первоначально советских-антисоветских, включая даже серьезную музыку) прошла в несколько этапов, начиная примерно с 1986 года, и подобно своей старшей «чубайсовой» сестре, поначалу была ваучерной. У тебя (допустим, у рядового члена какого-нибудь творческого союза) имелся один-единственный ваучер, который назывался «поддержка реформ» (или «противодействие реформам»; на практике никакой разницы не было) и за который тебе пообещали две «Волги», а выдали фактически две поллитры.

А вот кому-то другому – более ловкому и беззастенчивому – удалось на первом этапе приватизации подсуетиться. Причем отнюдь не только тем хитрованам, которые, получив в управление издательства, театры и дома творчества, тут же позакрывали их, что смогли, распродали, а опустевшие помещения сдали в долгосрочную аренду, хотя имело место и это.

Люди приватизировали обрушившиеся на них в советское время репрессии (подлинные и мнимые), приватизировали «пятый пункт», приватизировали собственную беспартийность – однако и громогласный выход из КПСС приватизировали тоже. Многие давным-давно сбежали за границу – и теперь вернулись, приватизировав и «вынужденный» отъезд, и «отчаянно смелое» возвращение. Прошли первые и вторые выборы – деятели искусств ухитрились приватизировать и выборы. Прошел первый – опереточный – путч, а потом второй – ельцинский, - и приватизация искусств, выйдя на новый уровень бесстыдства, обернулась залоговыми аукционами: все наперегонки бросились закладывать черту голову.

Поясним всё сказанное на чем-нибудь поконкретнее. Вот разберемся, например, с поэзией. Здесь первым делом приватизировали (еще при жизни) поэзию и имя Бродского. Приватизаторами выступили ахматовские сироты и Кушнер. Приватизировали Русское Зарубежье – тоже у нас в Питере. Здесь всё произошло особенно показательно: Георгия Иванова забрал себе Андрей Арьев (символический капитал), а квартиру из-под Одоевцевой – Валерий Попов (фактический капитал). Приватизировали поездки за границу – так называемые валютные поэты (Пригов, Рубинштейн, Кибиров в Москве; Кривулин и Драгомощенко в Питере). Приватизировали премии – в основном тот же Кушнер. Приватизировали Библиотеку Поэта.

Собрали ваучеры, выданные начинающим, и под это дело приватизировали и приголубили молодую поэзию (Дмитрий Кузьмин). Спекульнули на рынке явно переоцененными акциями эмигрантов Цветкова, Гандельсмана, Кенжеева, какой-то, прости, господи, Скандиаки. Объявили себя наследниками аристократической традиции русской поэзии мелкие жулики из группы «Новая камера хранения». Раскрутили в поэтическую пирамиду типа МММ никчемно-убогие вирши старого одесского шарлатана Херсонского. Отрезали по жирному куску символического торта стихопишущим сотрудникам радио «Свобода» - Вольтской, Фанайловой, Померанцеву, тому же Цветкову.

Далеко не все из перечисленных и/или подразумеваемых в предыдущем абзаце являются бездарями, хотя в количественном, да и в качественном отношении преобладают именно они. Но каждый (каждая) в общем и целом поучаствовал в при(х)ватизации общего дела поэзии – и отхватил и себе, и, что называется, детишкам на молочишко. Каждый имеет основание быть довольным итогами приватизации и страшиться их пересмотра (хотя, может быть, и не возражал бы против некоторого этих итогов уточнения). Поэтому все они в унисон и в разнобой утверждают: итоги приватизации необратимы!

Еще как обратимы! – отвечают им на это. И, что самое главное, начинают их – итоги приватизации – и впрямь пересматривать. И в поэзии, но и не только в поэзии. (А конкретно в поэзии – наша Григорьевская премия прекрасный образец подобного пересмотра.) И в литературе в целом, но и не только в литературе.

Источник