Александр Сергеевич Панарин (1940-2003) – философ и политолог, доктор философских наук, директор Центра философских исследований Института философии РАН. Родился в г. Горловка Донецкой обл. Окончил философский факультет МГУ (1966) и аспирантуру (1971). Докторская диссертация – «Современный цивилизационный процесс и феномен неоконсерватизма» (1991). Александр Сергеевич Панарин прошел непростой путь от либерального диссидента советских времен к патриоту, социально мыслящему философу эпохи 90-х. Именно благодаря этому последнему этапу его жизни Панарин стал известен своими яркими, пламенными, бесценными работами.
Данная книга представляет собой сборник материалов, написанных в разные годы выдающимся русским философом и политологом Александром Панариным, по проблемам взаимоотношения народа и элиты в России и в мире. По мнению автора, современная российская элита, впитавшая в себя идеи глобализма и либерализма, утратила связь с народом и стала антагонистической субстанцией по отношению к русскому социуму.
1. Либеральная идеология
Либеральная идеология, сегодня присвоившая себе монопольное право определять, что такое хорошо и что такое плохо, сумела навязать большинству стран догоняющего развития свои рецепты разгосударствления, денационализации и реприватизации. «Реформаторские элиты» завершили погром своих национальных экономик в России, на Украине, в других странах СНГ, в Восточной Европе, отдали их на растерзание глобальным хищникам. И тут же они увидели, что законодатели либеральной экономической моды не спешат примерять на себя этот новый костюм.
Либеральная тенденция наименее выражена в наиболее индустриально развитых странах США, Западной Европе, Японии и Канады, обладающих большой экономической мощью и составляющих ядро глобальной экономической системы. Эта тенденция не затрагивает проводящиеся ими политические и экономические мероприятия по поддержке импортозаменяющих секторов собственной экономики с помощью таможенных тарифов и тому подобных мер.
Глобализация — это не абстрактная универсализация, чудесным образом возникающая повсюду. Напротив, это конкретные указания и решения, которым придается глобальный характер. Глобализируется не язык йоруба в Африке, но английский, не турецкая, но американская массовая культура, не сенегальская, но японская и германская технологии. Глобализация формулирует язык, структуру и динамику мировой власти.
Теперь нам яснее становится и сама природа изгойского четвертого мира. Четвертый мир — это не косная традиционалистская структура, неведомо как оказавшаяся в современности. Это структура, формируемая самой современностью. К четвертому миру относятся те, кто вынужден действовать по правилам игры, определяемым другими и в пользу других. По таким правилам «чужим» невозможно выиграть, ибо эти правила не только формулируются, но и переформулируются в пользу облеченных властью.
Вот почему неприспособленных жить в современном мире рынка и наживы становится не меньше (что предполагает сама теория адаптации, то есть приспособления), а больше: различие адаптированных и неадаптированных положено самой асимметричной, т.е. неравномерной структурой современности, в которой действуют не столько законы свободного соревнования, сколько законы господства и подчинения.
2. Ситуация
Современные процессы после «холодной войны» показывают, что в мире действует своего рода закон: чем более мистическими, скрытыми от общественности являются стратегические решения, тем более они вписываются в нынешнюю тенденцию общей архаизации модерна, т.е возврата к прошлому под видом современности.
Что может быть более архаичным, более противостоящим просвещенческому идеалу нового мирового порядка, чем новая мировая война? По-видимому, именно она сегодня входит в систему тайн глобального эзотеризма или внутреннего «знания-видения». Однополярный мир взамен обещанного полицентричного, многомерного основанного на справедливом балансе интересов Востока и Запада, неминуемо идет к новой мировой войне. Последовательная однополярность, при которой США обретают монополию на управление миром, несовместима с существованием крупных суверенных государств, где бы они ни находились. Последовательный демонтаж этих государств явно входит в замыслы архитекторов однополярного мира.
Начинать, по-видимому, решено с России. В значительной степени это диктуется инерцией «холодной войны» — готовым образом врага, ныне спроецированным с бывшего СССР на Россию. Инерция «холодной войны» поддерживается и характером военной инфраструктуры, созданной в эпоху противостояния с СССР, направленностью вооружений, спецификой информационного обеспечения войны.
Еще более важным фактором является то, что Россия — обладательница богатейших ресурсов, которые сегодня становятся все более дефицитными. Машина западной технической цивилизации стоит перед дилеммой: либо переориентироваться на «нулевой рост» ввиду экологических, энергетических и сырьевых ограничений планеты, либо осуществить передел мировых территорий и таким образом заполучить новые ресурсы.
3. Перестройка по-глобалистски.
Первый вариант, за который ратовало экологическое движение и другие диссиденты технической цивилизации, т.е снижение темпов роста за счет сохранения природы и окружающей среды, означал бы такую перестройку самих основ существования, к которой ни глобалистская властная элита, ни массовый потребитель сегодня явно не готовы.
Второй вариант — геополитическая экспансия Запада во имя снятия известных «пределов роста». Основное направление такой экспансии, уже определилось — Россия. Она соблазняет агрессора сочетанием ресурсной емкости и кажущейся государственной беззащитности. Против нее работает новая социал-дарвинистская теория глобального общества, которая провозглашает принцип естественного отбора народов, обязанных доказать свою выживаемость в условиях глобального — не связанного никакими протекционистскими барьерами рынка.
«Глобальный рынок» означает свободное перераспределение всех ресурсов, в том числе закрепленных за государствами территорий, в пользу тех, кто продемонстрировал наивысшую экономическую и экологическую эффективность. В результате падения границ и других барьеров в глобальном «открытом обществе» земля и ресурсы должны перейти из рук менее умелых и приспособленных в руки более достойных, в будущем образующих расу господ на планете. На примере новейшей теории глобального открытого общества мы видим, какие метаморфозы претерпевают важнейшие идеологемы Просвещения в процессе своего использования эзотерикой глобализма.
Еще вчера понятие «открытое общество» включало весь набор либеральной благонамеренности — от неприятия конфронтации до отказа от цензуры и любых государственных и сословных тайн. Сегодня оно обретает явный социал-дарвинистский оттенок, свидетельствуя о решительном разрыве с наследием христианского и просвещенческого гуманизма, о выборе в пользу сильных и приспособленных против слабых и «нищих духом».
Эта ревизия гуманистических принципов создает общую предпосылку милитаризации сознания победившего Запада и усвоения языка расы господ представителями «золотого миллиарда». Стратегический отказ от просвещенческого наследия — фактор долговременного порядка. Однако победители в «холодной войне» хотели бы сполна использовать и тактические преимущества, связанные с сегодняшним крайним ослаблением России и общей деморализацией главных мировых оппонентов Запада.
4. Современная мифология
Наряду со стратегическим мифом, связанным с новым делением человечества на приспособленных и неприспособленных, требуется оперативный миф, специально предназначенный обслуживать политику конфронтации с Россией. Этому мифу служит волна разоблачений русской мафии и мафиозности самой правящей «семьи» с ее тайными зарубежными вкладами.
Структура этого мифа известна рядовым гражданам России. Посредством его обосновывается сегодняшняя операция российских войск в Чечне.
Первый постулат: Чечня является источником терроризма, грозящего захватить все российское пространство.
Второй: Басаев реально не контролирует ситуацию в Чечне, поэтому решение проблемы терроризма путем переговоров с ним заведомо бесперспективно.
Вывод: необходима прямая военная интервенция для наведения правового порядка и восстановления основ цивилизованного существования на этой территории. Именно эту структуру суждений мы видим воспроизведенной на уровне глобальной американской стратегии завоевания мирового господства.
Первый тезис: Россия является сегодня эпицентром мирового беспорядка, источником распространения мафиозных структур по всему миру.
Второй тезис: власть в России сама подвержена давлению мафиозного окружения, реально не контролирует положение в стране, отданной на откуп мафиозным кланам. Вывод: необходимо прямое вмешательство объединенных сил Запада во главе с США для ликвидации этого очага мировой криминальной революции и установления протектората над страной, которая периодически бросает вызов цивилизации то в форме мировой тоталитарной угрозы, то в форме мировой криминально-мафиозной угрозы.
Таким образом, отныне мир не только поделен на приспособленных и не приспособленных к рынку как механизму естественного отбора лучших. Мир также поделен на тех, которые способны самостоятельно устанавливать у себя цивилизованный порядок, и тех, кто на это в принципе не способен и потому нуждается в установлении внешнего протектората. Это давно уже говорят об Африке, которая, как кажется, созрела для «реколонизации». Сегодня это более или менее открыто говорят и о России.
5. Антигуманизм рынка
Проект Просвещения, подаренный Европой миру, отнюдь не был связан с натаскиванием личности на определенные полезные общественные функции. Большая культура - а Просвещение создало Большую культуру — может развиваться при условии, что ее ценности носят не служебно-подчиненный и функциональный характер, а являются самоценными. Эта логика самоценности культуры действует в области развития науки, образования, искусства.
«Человек Просвещения» в сравнении с современным «экономическим человеком», зацикленным на отдаче и пользе, выступает как романтик, но этот романтизм оказывается более продуктивным в культурном смысле, чем рыночный прагматизм. Вырождение проекта просвещения с его культом больших фундаментальных идей угрожает современной цивилизации тотальным застоем. Новым изданием азиатского в его худшем варианте как стоящего на месте, без развития способа производства, а современным элитам — превращением в мандариниат или чиновничью прислугу древнекитайского образца, которая выдавала инструкции и регламенты, но не была способна инициировать большие творческие новации и открывать новые горизонты развития.
«Экономический человек» в его более развитой, чем сегодня в России, форме способен переманивать таланты и организовывать утечку умов, соблазняя их большими гонорарами. Но атмосфера, которую он насаждает в обществе, препятствует самостоятельному росту талантов на национальной почве. Полезно предостеречь: откуда Америка будет импортировать новые таланты, если проект тотальной американизации мира в самом деле завершится успехом и экономический тоталитаризм со всей его нетерпимостью к другим типам мотивации отпразднует победу над оппонентами?
«Экономический человек» готов кастрировать национальную культуру, тщательно выбраковать все некоммерческое воодушевление и мужество самодостаточности. Он готов искоренить культуру самоценных форм, всюду заменть ее функциональной прикладной культурой, постоянно памятующей о пользе и отдаче. Плодить титанов такая культура не в состоянии. Не случайно американский роман, еще в начале века повествующий о титанах, в том числе в области предпринимательства («Титан» - роман Т. Драйзера), ныне с социологической скрупулезностью описывает клерков и менеджеров.
Кто такой менеджер? В общем значении это агент, подчиняющий социальную активность производству прибыли. Менеджер является полномочным представителем экономической власти в борьбе с некоммерческим подходом к миру. Его назначение — отсекать все нефункциональное, не сулящее отдачи, под какими бы предлогами оно ни заявляло о себе. Менеджер преследует в качестве сомнительных и незаконных все мотивы в культуре, кроме экономических, выступает в роли начетчика, призывающего публику расходиться, если дело не пахнет прибылью.
Сегодня, когда экономическая власть с ее вездесущими агентами-менеджерами заявляет о своей претензии на полное и безраздельное господство, в самый раз подумать о сдержках и противовесах. Ни один народ, ни одна культура не способны выжить, если в качестве господствующего мотива и императива выступает прибыль.
До сих пор все мы жили в условиях многоукладной культуры, где рыночная эффективность и пользы дополнялись и корректировались другими измерениями нашего бытия. Сегодня «экономический человек» заявил о себе в качестве тоталитариста, не признающего законных прав других, выступающих с иными мотивами и целями. Их он объявляет иррациональными и подлежащими полному искоренению.
Однако, наряду с прагматической рациональностью «по цели» существует рациональность другого типа. Она обуздывает чувственные стихии и поползновения, но делает это не во имя торжества экономического расчета и прибыльности, а во имя торжества высших ценностей, достойных сбережения. Если верить антропологии Просвещения, представившей иерархию чувственности, рассудка и разума, то рациональность «по цели» мы должны отнести к области рассудка, стоящего ниже высоких универсалий разума.
Сегодня экономикоцентричная рассудочность готова навсегда изгнать поэтов и пророков из современной жизни. В этом отношении она уподобляется тоталитарности другого, более древнего типа. Удивительно, насколько совпали сейчас тоталитарный разговор о морали и культуре как прибежище интеллигентских нытиков и с позицией современного «экономического человека», отзывающегося о них с не меньшим презрением.
В заключение остается отметить глобальные экспансионистские потенции экономической власти. Всякая тоталитарная власть желает распространяться и интенсивно, путем перекрытия каналов влияния других типов власти, и экстенсивно — заполняя пространство Земли. Она не терпит оппонентов не только изнутри, но и извне. Любые источники альтернативы для нее опасны.
Американский глобализм — это тоталитарная экономическая власть (финансовой олигархии в первую очередь), преследующая планетарные амбиции.
6. Глобализм
Опыт показал, что глобальный мир — это не столько взаимозависимый мир, как уверяли нас новые либералы, сколько зависимый — управляемый из единого центра. Глобализм означает нечто большее: указывает на то, что современная мировая гегемония больше основывается на экономическом и культурном завоевании, чем на традиционном военном.
Речь идет о практике глобального неэквивалентного обмена, предполагающей не только экономическое ограбление мировой периферии, но и духовную власть над ней, которой дано наделять, т.е. узаконивать авторитетом и престижем или дискредитировать, освящать или отлучать, легитимировать или лишать легитимности, т.е. ставить вне закона.
Для объяснения последнего феномена у современной социальной психологии есть одно ключевое понятие — референтной группы. В современном бессословном обществе, в котором различные общественные группы живут на виду друг у друга и свободно обмениваются информацией, у менее престижных групп появляются чувства зависти к более престижным и стремление им подражать.
Бессословное общество характеризуется единством социокультурных стандартов — общим полем притязаний, которые, для одних групп оказываются реалистическими, а для других — менее достижимыми, но от этого не перестающими быть захватывающими. В этом смысле социология и социальная психология говорят о разрыве между фактической социальной принадлежностью и желаемой, которую олицетворяют референтные группы.
Городская молодежь является референтной группой для деревенской, которая во всем пытается ей подражать и по возможности — попасть в ее ряды. Столичное население — для периферии, видящей в нем законодателей мнения и вкуса. Представители передовых престижных профессий — для более массовых и непрестижных и т.д.
В глобальном масштабе происходит аналогичное выравнивание социокультурного поля мира. Жители менее развитых стран осваивают стандарты жизни высокоразвитых, которые становятся для них эталоном. Как расценить это явление?
В традициях просвещенческого оптимизма оно может быть оценено положительно — как обмен «передовыми достижениями» и осуществление просвещенческо-модернизаторской миссии развитых в отношении отсталых и неразвитых. С точки зрения социокультурного реализма здесь можно увидеть источник ползучей катастрофы. От того, что поле притязаний выравнивается по стандартам высокоразвитых стран, не следует, что выравниваются и соответствующие возможности.
7. Невростения
Статистика свидетельствует, что реальные экономические «ножницы» между центром и периферией мира не сокращаются, а увеличиваются. Следовательно, практика единого социокультурного стандарта плодит неврастеников — тех, кому уже никогда не примирить свои притязания со своим реальным опытом и реальным окружением. Возникает феномен массового социокультурного отчуждения от своей профессии, своей социальной группы, принадлежность к которым начинает восприниматься как неудача или даже как знак отверженности. Не в этом ли источник деградации многих современных практик?
Ведь одно дело, когда люди делают свое дело с огоньком, видя в нем смысл жизни, другое — когда они видят в нем проклятие отверженности. Покинутая земля, покинутые профессии, покинутая отчизна — вот результаты этого разрыва между фактической и референтной принадлежностью. Когда еще сохранялись иллюзии о быстром приобщении социальной периферии к достижениям социального авангарда, можно было считать, что, насаждая свои стандарты, авангард приобщает и возвышает. Именно так строилась «американская мечта», «советская мечта», а затем и третьемировская мечта о будущих равных возможностях и беспрепятственной достижительности.
Но когда соответствующие иллюзии развеялись, то впору подумать, что «авангард» не столько приобщает, сколько соблазняет и развращает, насаждая у своих адептов иллюзорное, утопическое сознание, основанное на нереалистических ожиданиях. В социальной психологии давно уже описаны болезни- личности, находящейся на рубеже культур, — уже отлученной или отлучившей себя от прежней социальной группы и культуры, но еще полноценным образом не приобщившейся к новым.
Рассогласованность между целями и нормами, иллюзорность ориентации, мгновенные переходы от эйфории к отчаянию, общая психологическая дестабилизация и «сюрпризность» поведения — вот удел пограничной личности.
Приходится признать, что в условиях мира, больше обменивающегося символикой престижности, чем реальными достижениями, едва ли не каждый из нас чувствует себя пограничной личностью, отчаявшейся отыскать устойчивый баланс между своими притязаниями и возможностями. Человек традиционного общества, которого с такой охотой обвиняют в иррационализме и мистицизме, мыслил куда более реалистически и ставил перед собой гораздо более реалистические цели, чем современный человек, соблазненный «передовыми примерами» и миражами.
Этот феномен личности, разрывающейся между желаемым и возможным, нам предстоит теперь оценить в контексте глобального гегемонизма. Уже ясно, что в стратегии однополярного мира решающую роль призвана сыграть не традиционная политика завоевания, а политика привлечения национальных элит на сторону завоевателя и превращение их в его пособников.
Сегодня по единым стандартам потребительского общества Запад, и в первую очередь США, стали для многих референтной группой, с которой они готовы сличать свое поведение. Национальные элиты, концентрирующие в своих руках не только богатство и власть, но и олицетворяющие блеск и престиж, тем успешнее осуществляют свою власть над обществом, чем больше им дается роль добровольно ведущего — референтной группы, служащей для остальных предметом подражания.
Глобальные эффекты появляются тогда, когда сами эти элиты видят свою референтную группу в лице передового Запада. Здесь и открывается поле для прозападного консенсуса между зачарованными элитами и следующими за ними массами. Элиты добровольно присягают Западу, массы готовы их в этом понять. На этом консенсусе и строится современная компрадорская политика.
Когда произошла капитуляция в области культуры — отстраненность от опыта отцов, от национальной традиции в пользу заемной, политическая капитуляция становится лишь вопросом времени. Таковы общие социокультурные корни и социально-психологические механизмы современной прозападной и проамериканской глобализации. Но социальная психология и культурология указывают нам только на общие предпосылки добровольного капитулянтства перед западной мировой метрополией.
Необходимо объяснить, каким образом это общая разбалансированность сознания, разрывающегося между фактической и референтной принадлежностью, могла стать основой специфических практик, в том числе политических, и особых мани-пулятивных технологий. Объяснить это нам поможет парадигма постмодернизма, сменившая общую социокультурную парадигму модерна.
8. Постмодернизм
Еврейство первым совершило постмодернистское открытие, состоящее в том, что выход из традиционалистской статики в динамику модерна обеспечивается не каким-то действительно новым открытием, а дерзким — не заботящимся о логических соответствиях — сочетанием гетерогенных начал и текстов. Два древних текста, принадлежащих к разным традициям, но сведенных вместе с дисгармоническим сочетанием, обеспечивают то самое «беспокойство», которое и является источником всяких модернистских сдвигов. Евреи, как никто научились жить в ситуации подобного беспокойства, вызванного текстовой раздвоенностью и рассогласованностью. Сегодня они предлагают попробовать это и нам, русским.
Однако не будем забывать, что наша русская ситуация перед лицом господ мира сего — принципиально иная. И проект европеизации России и проект ее израилизации не являются общенациональными — они адресованы исключительно компрадорскому меньшинству. Современная партия западников, американофилов, внутренних атлантистов и сионистов не предлагает России коллективную идентичность нового единого «мы», которому уготовлена одна историческая судьба.
Все эти течения внутри правящей западной партии в России исповедуют не новый западнический национализм, подобный тому, что вводил Петр 1, а внутренний расизм, противостоящий туземному большинству. Не будем верить в дилеммы, формируемые пропагандистами-пиарщиками режима. В России идет спор не между атлантистами и евразийцами, не между коммунистами и демократами, либералами и тоталитаристами.
Настоящее противостояние носит социальное содержание, причем радикализированное до степени расовой несовместимости Раса господ, давно уже разуверившаяся в реформируемости «этой» страны и утратившая веру в то, что даров прогресса хватит на всех, втайне решила приберечь для самой себя и новый европейско-демократический статус, и оснащенный всеми средствами прогресса «цивилизованный образ жизни», и пресловутые «права человека».
9. Компрадоры
Все должно быть, как на Западе, и, может быть, даже лучше, но — не для всех, а только для избранных. В этой идеологии избранничества и состоит принципиальная новация наших новых западников, примеряющих на себя ветхозаветную модель «избранного народа». Понадобилась настоящая атрофия социального чувства и социальной интуиции, чтобы принудить столь значительную часть современной российской интеллигенции поверить в ложные дилеммы и дихотомии «пиарщиков», обслуживающих власть.
Бесполезны исторические и культурологические изыскания, касающиеся европейской или неевропейской идентичности России, там, где речь идет не о коллективной идентичности народа Российской Федерации, не о его коллективном историческом проекте, вмещающем судьбу всего народа, а о стратегии сепаратного обустройства «внутренних эмигрантов», более никак не идентифицирующих себя с «этой страной».
Для них все богатства России, весь ее потенциал — не более чем предмет торга в глобальных «играх обмена», которые они ведут с ведущими центрами силы исключительно в собственных групповых интересах. Главное, что для них требуется, — надежные гарантии их привилегированного статуса и их капиталов внутри страны и в отношениях с внешним миром. Они не задумываясь предпочтут любую модель власти, любую диктатуру — западную и антизападную, либеральную и коммунистическую, светскую и религиозно-фундаменталистскую, — если она даст, в сравнении с другими формами власти, по-настоящему надежные гарантии их привилегированному одиночеству.
Привилегированные, заново решившие — после столетних проб в другом направлении — ничем не делиться с непривилегированными, чувствуют небывалую тревогу одиночества. Они — «прекрасные и проклятые» современного мира, его новый «избранный народ», отделенный от всех непроходимым рвом. Эти новые избранные совершенно по-новому организуют свое жизненное пространство — не так, как в великую эпоху классовых социальных компромиссов и социалистическо-коммунистических иллюзий.
Те, кто не испугался крайностей предельной социальной поляризации, доходящей до расового, антропологического разрыва сверхчеловеков и недочеловеков, уже не могут позволить себе язык плюрализма, консенсуса и т. п. риторику недавних лет. Как и всякие проводники политики расового апартеида, они вынуждены жить в тотально милитаризованном, ощетинившемся пространстве. На глобальном уровне господам мира сего требуется насильственное разоружение всех «оппонентов», сохраняющих претензию на суверенитет и достоинство.
На уровне отдельных «реформируемых» стран — режимы однопартийного «центризма», исключающего действительную оппозицию. На уровне бытовой повседневности — огороженные неприступными крепостными рвами особняки, ощетинившиеся пулеметами. Те, кто перешагнул через судьбу отчаявшегося большинства, лишаемого цивилизованных условий существования, отныне и сами обречены жить не в едином большом цивилизованном пространстве, а прятаться в закрытых от внешнего мира милитаризованных нишах.
10. Социал-дарвинизм
Для того чтобы оправдать эту стратегию сугубо сепаратного обустройства за спиной экспроприированного большинства, превращаемого в расу неприкасаемых, необходима идеология, обосновывающая и оправдывающая расовое презрение. Такой идеологией и стал новый «рыночный» социал-дарвинизм. Совсем недавно «рынок» и все, с ним связанное, ассоциировалось с чем-то хотя и приземленно негероическим, расчетливым, но, во всяком случае, далеким от неоязыческой, «су-перменовской» героики.
И вот теперь «рынок», вместивший демоническую энергию «естественного отбора», стал притягивать к себе злых божеств расизма и другой темной архаики. Рыночная модернизация не состоялась по банальной причине — привычке номенклатурных приватизаторов, как и их внешних покровителей из стана устроителей однополярного мира, к классовым привилегиям. Но последствия этой неудачи совсем небанальны: они уводят современное человечество из столь многообещающего модерна в самую мрачную архаику, в социал-дарвинистские джунгли.
Ясно, что у народного большинства Российской Федерации нет абсолютно никаких оснований западнически обольщаться, причисляя себя к избранной части глобального мира. Правящие западники одной рукой чертят плакаты демократизма, европеизма и плюрализма на фасаде нового здания российской государственности, а другой осуществляют ликвидацию всего того, что в самом деле еще недавно сближало Россию с развитыми странами, с народами, имеющими свою долю в мировом прогрессе.
Западнический блеф правящих реформаторов уже не в состоянии выполнить эффективную манипулирующую роль. Народное низовое большинство России реально примеривает на себя не роль новых предпочитаемых и избранных, а роль уничтоженных расистами индейцев в Америке, не роль Израиля, а роль осажденного народа Палестины, роль всех тех, к кому западный прогресс откровенно повернулся спиной.
11. Большинство
Народное большинство обладает своей геополитической интуицией, в основе которой лежит социальный опыт и социальный тип классификации. Простой народ, вопреки изысканиям культурологов, специалистов по сравнительному анализу цивилизаций, адептов глобальной экономики и т. п. отдает себе полный отчет в том, что народы Китая, Индии, Ирана, тюркоязычных стран, вопреки своей «цивилизационной» дальности, являются для нас социально близкими, находящимися в сходной с нами ситуации перед лицом нынешних хозяев мира и победителей в «холодной войне».
С такой же несомненностью он знает и то, что Северная Америка и Западная Европа, несмотря на свою отнесенность к одной с нами белой расе и к одной христианской цивилизации, являются социально далекими — пребывающими в стане привилегированного меньшинства планеты, готового всеми силами защищать и умножать свои привилегии. И по сравнению с этим решающим водоразделом современного глобального мира все цивилизационные дифференциации, на которые с подозрительной настойчивостью сегодня делают акцент идеологи правящего западничества, являются третьестепенными по значимости.
Таким образом, интуиции народной геополитики, вооруженной солидаристскими установками и критериями, решительно противостоят умышленным конструкциям правящего атлантизма. Этот разрыв двух типов геополитики — компрадорского меньшинства «внутренних эмигрантов» и туземного большинства, у которого есть только одна родина, непременно скажется на раскладе сил в будущем.
Нынешняя политика правящих кругов, насаждающих выдуманную ими атлантическую идентичность России, является откровенным вызовом национальному консенсусу, противостоит интересам и интуициям большинства. Это — политика, проводимая меньшинством и ради меньшинства, причем — и это является действительно новым — без всяких социальных компромиссов и обещаний.
К власти в России снова пришла партия гражданской войны, причем, в отличие от предшествующей ей большевистской партии, у нее нет какого-либо проекта, предназначаемого обездоленному большинству. Она более или менее откровенно уговаривает это большинство согласиться на собственное устранение — сойти со сцены в ближайшие 20—30 лет. Этому вполне соответствуют как демографические прогнозы, так и стоящая за этими прогнозами социальная политика, являющаяся политикой геноцида.
Каковы будут судьбы государства, еще занимающего одну седьмую часть суши, но представленного всего лишь третью нынешнего количества населения, — про это ведают уже не наши правители, а архитекторы однополярного мира. Их стратегия состоит, во-первых, в том, чтобы населить страны, ставшие объектом их геополитических притязаний, меньшинством — то есть теми, кто либо изначально противостоял туземному большинству, либо стал меньшинством в результате социальных экспериментов «реформаторов».
Во-вторых, в том, чтобы это было смертельно перепуганное меньшинство, жаждущее внешних протекций и гарантий. Режимы напуганного меньшинства — вот формула стратегической нестабильности, взятая на вооружение устроителями нового глобального мира, который они намереваются построить на развалинах нынешнего.
12. Государство
Вопрос о месте государства, его роли и функциях — один из главных пунктов коренного расхождения между народом и «элитами» новой, либеральной эпохи. Подозрение в том, что русский народ тяготеет к государственнической позиции, сегодня является тяжелейшим из всех либеральных подозрений в его адрес. Расхождение это — кардинально, и оно прослеживается на уровне идеологии, политики, политической культуры, системы ожиданий.
Начнем с идеологического уровня. Парадокс состоит в том, что либеральная неприязнь к государству и государственнической позиции носит глубоко антидемократический характер. Следуя либеральным стереотипам, то есть понимая под демократией право на свободную критику и индивидуальное самоопределение, мы в этом парадоксе ничего не поймем. Он открывается тогда, когда мы обратимся к языку либеральной социальной антропологии. Тогда мы увидим, что эта антропология делит человечество на две неравноценные части: суперменов, способных «вырвать свое» в любых социально и морально неконтролируемых условиях, и «неадаптированных», способных выжить только в среде, где существуют социальные и моральные гарантии.
В этом отношении А. Чубайс — наиболее последовательный и откровенный адепт либеральной антропологии. Он не постеснялся признаться в том, что ориентировался не на цивилизованную, а на спонтанную (то есть соответствующую законам джунглей) приватизацию. «Суть спонтанной приватизации можно сформулировать двумя фразами: если ты наглый, смелый, решительный и много чего знаешь (имеется в виду не интеллектуальное, а «шантажирующее» знание) ты получишь все. Если ты не очень наглый и не очень смелый — сиди и молчи в тряпочку» (Ч у б а й с А. Приватизация по-российски. М., 1999.)
Надо сказать, что при всех поправках и на российскую специфику, и на специфику самого Чубайса как тяготящейся законом личности здесь тем не менее выражена существенная сторона либеральной антропологии как таковой, замешанной на принципах «естественного отбора» и презрении к уязвимым, щепетильным и деликатным. Главным же условием «естественного отбора» является государственное невмешательство в исход «спонтанных» отношений, основанных на законе джунглей.
Социально-историческая подоплека отношения буржуазного либерализма к государству отмечена двусмысленностью, связанною с промежуточным статусом третьего сословия. Буржуазный «антиэтатизм» носил демократический характер в той мере, в какой содержал критику феодальных привилегий и протекционизма, мешающего установлению справедливых, то есть равных отношений социальной соревновательности. Но по отношению к стоящему ниже него четвертому сословию бесправных наемников буржуазный «антиэтатизм» носил антидемократический характер, ибо тормозил формирование цивилизованных отношений между рабочими и работодателями, склонными игнорировать человеческое достоинство и элементарные жизненные права материально зависимых людей.
В свете этого приходится признать, что наши приватизаторы дважды повинны перед демократией: государственную собственность они заполучили не «спонтанно», а опираясь на властно-номенклатурные привилегии. Здесь этатизм им не претил. Но после того как они ее заполучили, тотчас стали тяготиться национально-государственным, социальным и моральным контролем общества за их делами, стали неистовыми «антиэтатистами». В их презрении к простому народу сочетается псевдоэлитарный снобизм старых пользователей спецраспределителями с социал-дарвинистской асоциальностью «новорусского» типа.
Здесь — настоящий секрет их зоологического антикоммунизма. Идеологически коммунизм давно мешал коммунистической номенклатуре: мешал конвертировать власть в собственность, причем наследственную, гарантированную от посягательств государства. Поэтому все принятые в последнее время законы о собственности несут следы классово-номенклатурной полемики с государственным контролем, «плебейско-пролетарским» по своему происхождению.
Крушение советского коммунизма избавило от государственного социального контроля не только номенклатурных и криминальных нуворишей приватизации. Оно послужило толчком к новому вселенскому освобождению буржуазного класса от ограничений, накладываемых социальным государством. Поражение коммунизма стало поражением социального начала в пользу социал-дарвинистского. Это означает, что всемирная схватка двух систем, олицетворяемых сверхдержавами, велась в присутствии наблюдателя, решившего немедленно воспользоваться новыми реалиями, возникшими после победы США в «холодной войне». Этим стратегическим наблюдением являлся класс буржуазных «делателей денег», весьма тяготящихся и социальной нагрузкой, и «пуризмом» государства, преследующим наиболее неразборчивых любителей быстрого обогащения.
Когда рухнула система социализма, из этого факта заинтересованные наблюдатели постарались извлечь максимальные дивиденды. Они состояли во всемирной дискредитации государственного социального контроля как такового. А поскольку в таким контроле объективно был наиболее заинтересован простой народ, то он и стал вместе с государством объектом ожесточенной либеральной критики, весьма напоминающей внутренний расизм.
Это — расизм, вооруженный критериями уже не физической, а социальной антропологии и преследующий «социально неполноценных». Сверхчеловеки «свободного» (от социальных ограничений) рыночного общества выступают как антиэтатисты, тяготящиеся государством. Им противостоят социально не защищенные «недочеловеки», адресующиеся к государству в поисках защиты и социальных гарантий.
Таким образом, в старое классовое деление буржуазного общества на собственников и несобственников, на патронат и наемных рабочих современная либеральная идеология привнесла элементы откровенного социального расизма. Эксплуататоры стали суперменами, эксплуатируемые — неполноценным «человеческим материалом». Жесткий язык, но он соответствует новому стилю эпохи, являющейся эпохой стратегической нестабильности.
13. Русский народ
Обратимся теперь к следующему вопросу: почему здесь, как и во многих других моментах нынешней стратегической нестабильности, объектом агрессии выступает в первую очередь русский народ. Здесь мы видим столь характерное для новейшей эпохи превращение идеологических и социально-политических категорий в расово-антропологические. Как возникла новая логическая цепочка либеральной пропаганды: от антикоммунизма — к критике государственного начала вообще, а от нее — к «антропологической» критике русского народа, к расистской русофобии?
Русский народ в самом деле является одним из самых государственнических, или «этатистских», в мире. Причем данная черта является не просто одной из его эмпирических характеристик, отражающих ситуацию де-факто, но принадлежит к его сакральной, т.е. священной антропологии как народа-богоносца, затрагивает ядро его ценностной системы. Там, где нынешние либеральные обвинители видят проявление лени и жажды опеки, на самом деле выступает мужественная жертвенность и мессианское чувство призвания.
Философия государственности не только выстрадана русским народом в ходе тяжелейшего исторического опыта, но и вписывается в его великую письменную традицию — православие. Ненависть к греху и любовь к ближнему как религиозные принципы реинтерпретированы народным сознанием как принципы государственнические, как доминанта политической культуры. Источник греха есть самоволие и потакание собственным слабостям. В народном восприятии эти черты политически персонифицированы как сибаритские — «неслужилые», связанные с отпадением от единой целостности соборного, общинного и державного типа.
В свою очередь любовь к ближнему тестируется в экстремальной повседневности осадного государства как готовность «постоять за други своя» против «степняков» — тысячелетний опыт непрерывных набегов «татар» — почти полутысячелетний опыт «немцев» и т. п. Представьте, как в этих исторических и геополитических условиях мог бы выглядеть либеральный стандарт поведения, связанный с «дистанцированием от государства» и пренебрежением обязанностями социальной взаимопомощи и взаимозащиты? Это не означает, что русские, по странной причудливости своего характера, «любят трудности» и чураются индивидуального благополучия как такового.
В творческой биографии одного из величайших наших гениев, соединившего в своем сознании культурные архетипы малорусского юга и великорусского севера, прослеживается драма столкновения «индивидуализма» и «коллективизма». Гоголь, автор «малоросских повестей», описывает южнославянское детство русского народа. Привольная природа, щадящий климат, казацкие вольности — все это изображение киевского периода нашей истории.
Прекрасным вспоминается этот период, как прекрасным кажется детство в наших ностальгических воспоминаниях, но детство это кончилось трагической травмой татарского погрома. Мы ничего не поймем в характере нашего народа, не постигнем логику его исторического развития, если истолкуем эту трагическую прерывность нашей истории в смысле алогичных внешних вмешательств или станем, как это делают сегодняшние украинские националисты, различать не два периода единой истории, а две истории двух разных или ставших разными народов — киевского и московского.
Вынужденный путь из благодатного украинского юга на московский север - это нечто аналогичное еврейскому исходу из Египта, знаменующему моральное взросление древнего своевольного народа и его приобщение к закону. Путь Руси с юга на север — это биография взросления, отягощенная невзгодами и травмами, которые разрушают слабый характер, но закаляют сильный.
Историк И. Солоневич очень убедительно описал русский опыт расставания с инфантильным либерализмом эпохи мелких самостоятельных княжеств, не знающим тяжелой длани централизованной государственности. Инфантильная беспечность индивидуалистов-самостийников, чурающихся единой государственной дисциплины, была оплачена чудовищным разгромом и неслыханными тяготами «ига». После этого опыта русский народ повзрослел, и отныне всякое отступление от взрослых норм державного существования в логике нашей политической культуры означает инфантильную, т.е. детскую регрессию.
Русский либерализм есть неврастеническая регрессия — процедура психологической «отключки» слабых характеров от «принципа реальности». Никто не может отрицать, что в кладовых нашей инфантильной памяти крылись варианты иначе-возможного, следы впоследствии нереализованных, заглушенных альтернатив. Жестокие процедуры их реактивного подавления менее продуктивны в культурном и психологическом отношении, чем более тонкие стратегии культурно-психологической сублимации.
Именно этими стратегиями пользовался Гоголь в своем творчестве. Подави Гоголь в своем сознании нашу общую украинскую память — и он не смог бы столь свежими, столь удивленно критическими глазами посмотреть на привычные для многих уродства петербургской бюрократической России, на ее неуклюжие социальные типы. Если бы Гоголь смотрел на Московскую Русь, сохранившуюся в провинциальной России средней полосы, и на петербургскую императорскую Россию целиком посторонними, «инородческими» глазами дюжинного украинского националиста, его творчество никогда бы не обрело дорогие всем нам черты критики гражданина и патриота России.
Гоголю не во всем удалось сбалансировать этот взгляд, преодолеть «инфантильную обидчивость» в пользу взрослой самокритичности. Это и стало его творческой трагедией. Он посмотрел на современную ему Россию с позиций юношеских обещаний киевского периода. Убедившись, что многие из этих обещаний невыполнимы, впал в творческую депрессию. Вместо целостного воззрения на историческое будущее России в нем стали сталкиваться отчаявшийся реалист и фундаменталист-проповедник, требующий должного без оглядки на сущее.
Вся последующая русская литература, включая классиков социалистического реализма, пыталась заделать брешь между этими полюсами, отыскать безусловно положительного героя в самой жизни и тем самым окончательно реабилитировать нашу культуру и историю. Окончательной реабилитации не получилось: нам предстоит любить, беречь и всеми силами защищать от врагов нашу несовершенную Россию.
Юношеский максимализм, как и максимализм идеологический, является опасной ловушкой. Как только идеологически зараженные максималисты убеждаются, что Россия не такая, какой им ее рисовала схема идеологически должного, их любовь к России способна превращаться в ненависть, патриотизм — в осознанное компрадорство.
Итак, мы имеем реальную драму двух полюсов культуры: православно-христианский тезис должного (в переводе на земной язык — социально справедливого) и антитезис сущего со всеми неблаголепными чертами. Либеральные критики России, многие деятели патриотического лагеря утверждают, что в России оказался не представлен и недоразвит средний термин, способный стать связующим звеном между указанными полюсами. Но если бы аналитики не оказались в тайной или явной зависимости от стереотипов либеральной идеологии, они бы не стали сосредотачивать свое внимание на среднем классе, срединной культуре, пространстве ценностно нейтральных значений и других заемных терминах либерального символизма. Реальным средним термином российской жизни и культуры является государство.
14. Русская государственность
В основе всех функций Российского государства лежит одна функция, объясняющая, почему Россия сохраняет архетип святой Руси, почему царь у нас — помазанник божий, почему православие, самодержавие и народность стянуты в один узел. Дело в том, что государство Российское есть оружие, стоящее ,на стороне слабых против сильных и гем самым ломающее нормальную земную логику, как и логику либерального естественного отбора, согласно которой сильные естественным образом торжествуют над слабыми.
Христианская система ожиданий, связанная с нравственным превосходством нищих духом и их мистическим торжеством, в России повисла бы в воздухе, обратилась в заповедь, значимую для немногих праведников, если бы не священная мощь грозы государевой, то и дело указывающей особо сильным и особо своевольным их должное место. Специфический демократизм российского государственного деспотизма основан на архетипической идее союза священного царя с народом против сильных людей, злоупотребляющих своими возможностями в отношениях с нижестоящими, в отношении обязательных государственных повинностей.
Слабое государство в России — это не демократическое государство, как это следует из либеральной логики, а номенклатурно-олигархическое государство, идущее на поводу у сильных и начисто игнорирующее интересы слабых. То, что эта логика до сих пор действует, свидетельствует наш новейший опыт. Современное либерально-демократическое государство целиком контролируется олигархами и демонстрирует циничное пренебрежение законами, правами и интересами незащищенного большинства.
Всякое ослабление государства у нас означает не высвобождение гражданской инициативы и энергии, а все более бесцеремонную узурпацию всех возможностей цивилизации социально безответственным олигархическим меньшинством. Таковы реальности российского общественного бытия. Игнорирование их в угоду либеральным схемам приводит к чудовищной деградации общественной жизни, попранию человеческого достоинства миллионов людей, стремительной варваризации повседневности.
Чтобы быть демократическим в социальном отношении, чутким к социальным запросам и правам большинства, Российскому государству необходимо быть сильным, устойчивым к давлению номенклатурных и криминальных кланов, не говоря уже о давлении иностранных сил, заинтересованных в социальном истощении России. Россия потому и получила в народном сознании название Святой Руси, что ее государство осуществляет на грешной земле и грешными земными средствами священный идеал христианства, обещающий слабым грядущее торжество, сильным — грядущее унижение.
Российская государственность, таким образом, ломает логику земной жизни и истории, внеся туда загадочную мистическую аномалию, связанную с идущими сверху сакральными энергиями, с христианским обетованием страждущим и нищим духом. Здесь лежат таинственно-мистические корни народного государственничества.
Государственный патриотизм русского народа связан не столько с чувством родной земли, языческим по происхождению, сколько с христианским переживанием парадоксальности российской государственности, реализующей на грешной земле идеал социальной справедливости и православной предпочитаемости праведных в ущерб притязаниям сильных и наглых.
Известная российская кротость перед лицом государства — свидетельство не холопского раболепия, а живого ощущения присутствия высших принципов и высших парадоксов, таинственно сопутствующих государевой миссии. Перед государственными самозванцами, как бы ни были они вооружены силой и деньгами, внутренней олигархической и могущественной внешней поддержкой, русский человек не раболепствует. Следовательно, дело не в силе как таковой, а в правде. Если государство хоть в какой-то степени воплощает эту социально-христианскую правду, оно удостаивается самоотверженного служения и самоотдачи народных низов, не заглядывающих в бухгалтерские ведомости. И, напротив, даже самое щедрое на оплату либеральное государство, призывающее на службу «профессионалов, а не праведников, обречено сталкиваться с обескураживающими свидетельствами того, что по законам рынка и эквивалентного обмена в России никто не живет.
Впрочем, с самого начала ясно, что слабое либеральное государство, не способное обременять сильных необходимыми налогами и социальными обязательствами, богатым и щедрым быть не может. Оно неизменно переплачивает сильным ценой злостной недоплаты слабым, не умеющим вырвать свое.
Так вот почему так боятся крепкой российской государственности правящие либералы. Ее духовная оснащенность высшей социальной идеей прямо ставится ими под подозрение не только в качестве залога обременительной и неприемлемой для них социальной защищенности большинства, но и в качестве угрозы социального возмездия всем, кто успел наследить и проштрафиться. Вот почему недопущение возрождения крепкой российской государственности является категорическим условием партии реформаторов, кошки, которая знает, чье мясо съела.
15. Деградация
Стремительный процесс деградации России сегодня осуществляется в двух формах. Первая всем очевидна. Она связана с повсеместными проявлениями спонтанной приватизации в широком смысле слова. Это и бесконтрольный вывоз капиталов за рубеж, в результате чего страна лишается возможности инвестиций в собственную экономику. Труд миллионов, похищенный таким образом, становится подспорьем глобализирующихся «элитных» групп, порвавших с собственной страной и создающих себе инфраструктуру за границей. Это и уход капитала от налогов. В современной России налоги платят только представители непривилегированного и вконец обнищавшего большинства. Наглые, смелые, решительные и много знающие налогов не платят вовсе. Это, наконец, в значительной мере легитимированное в правовом отношении и полностью легитимированное идеологически уклонение наиболее экономически и социально эффективных групп общества и отдельных индивидов от всяких обязанностей перед обществом. Они, считающие себя членами виртуального гражданского общества, отлучили себя от реального российского общества, его забот и интересов.
Все это соответствует неуправляемым процессам спонтанной приватизации и спонтанного индивидуализма, которым новая идеология и партия власти дали зеленый свет. Но наряду с процессами спонтанной общественной деградации, действующими по законам энтропии, мы наблюдаем и процессы умышленной, управляемой деградации.
Эти процессы можно описывать и прогнозировать посредством процедур логической дедукции. Надо только не искажать логику в пользу тех или иных сентиментальных стереотипов. Бесспорная основа новый режим является режимом собственников, и его высшим приоритетом защита этой новой собственности. Аксиома вторая: владельцы этой собственности знают, что в глазах большинства она является нелегитимной и на поддержку большинства они рассчитывать не могут.
Из этих двух положений следуют весьма нетривиальные выводы, способные разрушить все наши прежние стереотипы.
Вывод первый: находящееся в страхе перед большинством правящее меньшинство всеми силами стремится и будет стремиться к политическому, идеологическому и моральному разоружению большинства, превращению его в пассивно-безоружный объект чужой воли. Вся демократическая риторика призвана во что бы то ни стало скрыть этот главный факт.
Вывод второй: правящее меньшинство заранее — на всякий случай — готовится к гражданской войне с большинством, так как стремительный процесс социальной поляризации, массового обнищания, перечеркивания всякой приемлемой социальной перспективы гражданского мира и стабильности не сулит.
Вывод третий: на основе такой системы ожиданий правящее меньшинство осуществляет ослабление — в профилактических целях — любых общественных институтов, в принципе способных стать для него опасными.
16. Армия
Одним из таких институтов является армия. При Б. Н. Ельцине проводилась персональная профилактическая чистка армии. Армейские руководители, устойчивые перед новыми соблазнами, то есть отказавшиеся быть повязанными с режимом преступной круговой порукой, под любыми предлогами увольнялись. Оставались те, на которых можно было завести убедительное досье, то есть тотально управляемые.
Эта кустарная технология — ибо имела в виду людей, а не институты как таковые — сегодня усовершенствована. Нынешняя либеральная атака на армию есть ее преследование как института, имеющего свои исторические, культурные, моральные основания в российском обществе и в русском народе. Армия как институт формирует, одновременно сама им питаясь, патриотическое, оборонное сознание, базирующееся на заведомо внерыночных предпосылках и презумпциях.
Бывшему премьер-министру М. Касьянову не было нужды уточнять, что основной функцией всех институтов государства, армии в том числе, является защита собственности. Это положение аксиоматично в рамках новой общественной системы и в публичных подтверждениях особо не нуждается. Но из этого вытекает необходимость армейской реформы и даже очерчивается характер этого реформирования. До тех пор пока правящая элита сохраняет убеждение, что главная угроза новой собственности исходит не извне, а изнутри, со стороны изгойского большинства, она будет стремиться к тому, чтобы и по численности, и по оснащенности внутренние войска превышали армию, были в буквальном смысле сильнее ее.
С одной стороны, здесь сказывается влияние пугающих примеров армейских революций во многих развивающихся странах, с другой — общее либеральное недоверие к армии как одному из традиционалистских институтов, препятствующих общей либерально-индивидуалистической раскованности.
Поставим вопрос: какая армия лучше приспособлена к исполнению нетрадиционной функции — защите собственности — национально-мобилизационная или наемная? Ответ ясен заранее: наемная армия по определению свободна от таких, например чувств, как патриотизм и отличается предсказуемым поведением - служить тем, кто лучше платит. Внутри страны наиболее платежеспособной группой является олигархический класс. Следовательно, именно ему и будет верно служить армия профессиональных наемников.
Из этого вытекает деление людей в погонах на две неравноправные группы. Защитники собственности так или иначе должны быть приобщенными к стилю и духу привилегированных групп, интересам которых они должны служить перед лицом недовольного социального большинства. Они должны быть пропитаны особыми элитарными чувствами и элитарным презрением ко всему тому, что связано с социальным гетто, его чувствами, установками, привычками.
Поэтому будущая армия профессиональных наемников будет денационализированной в культурном и морально-психологическом отношениях. Что же касается второй, традиционалистской армии, призванной к выполнению устаревших функций зашиты Отечества, то ее будут пополнять представители устаревших культур и субкультур — сыновья социального гетто. Плохо обученные, плохо питающиеся, мало приспособленные к новейшей технологической дисциплине, словом, бывшие люди, напоминающие босяков М. Горького.
Теперь профессиональный вопрос: растущее значение в современных войнах играет информационно-разведывательное обеспечение, которым занимаются профессионалы спецслужб. Ясно, что народная армия, пополняемая представителями традиционалистского большинства и предназначенная для традиционалистских целей обороны страны от врагов (у либеральной России врагов быть не положено!), не может органически включать в свой состав эти элитные в самом профессиональном смысле подразделения. Они должны находиться вне ее и контролироваться не армейским командованием, а людьми, представляющими новую элитарную субкультуру — олигархическую.
Проект новой армии содержит идею отделения и противопоставления элиты спецслужб, так или иначе приобщенной к олигархическим верхам и их деликатным тайнам, костяку массовой армии, лишаемой той подсистемы, без которой эффективные военные операции и победоносные сражения в принципе невозможны.
Модель такой системы — когда армия воюет без эффективной поддержки спецслужб или даже в условиях их тайного саботажа и подсиживания — сегодня апробирована в Чечне. Там прослеживается судьба традиционной армии как института, бойкотируемого настоящими профессионалами и предназначенного не побеждать, а вымирать, то есть вписываться в процесс управляемой деградации и дестабилизации.
17. Профаны
Аналогичные процессы разделения на привилегированную и профанную, деградирующую подсистемы с употреблением двойных стандартов, касаются и других институтов, находящихся на подозрении в качестве носящих традиционалистские функции.
Возможно, что и система дипломатии включает профанную подсистему представительства и защиты национальных интересов, покидаемую всеми теми, кто нагл, решителен и осведомлен, и привилегированную, образованную кругом тех, кому в самом деле доверены деликатные государственные тайны и не менее деликатные решения.
Представители профанной подсистемы протестовали во времена впервые озвученных планов продвижения НАТО на Восток, представители привилегированного круга приближенных и осведомленных доверительно объясняли натовским странам, что протесты предназначены исключительно для внутреннего пользования — успокоения красно-коричневого большинства.
Эти противопоставления привилегированного и непривилегированного, обретающие форму противопоставления привилегированного и профанного, сегодня разрушают общество как объективно взаимосвязанную систему, нуждающуюся в единой логике и стиле управления. Дуализм эзотерического и профанного подрывает систему здравоохранения, в которой стремительно деградирует профанная, то есть обращенная к массе населения, подсистема образования, спорта и т. д.
Вплотную приблизился роковой момент истины. Осознание того, что то самое гражданское общество свободных собственников, на которое сделали ставку наши реформаторы, является обществом денационализированного меньшинства, более или менее сознательно дистанцирующегося от этого народа.
Нельзя сказать, что это является российским казусом в истории мирового капитализма. Не только в странах так называемого догоняющего развития, где капитализированные слои составляют компрадорскую группу, но и на самом Западе первоначальный проект гражданского общества включал лишь третье сословие собственников, оставляя за бортом четвертое сословие наемного городского большинства.
Маркс убедительнее кого-либо другого описал изгойскую историю этого большинства, выключенного из цивилизации, демократии и правового государства. Сегодня русский народ, как и другие народы, относящиеся к туземному населению мировой периферии, наследует судьбу этого изгойского четвертого сословия.
Отличие народа состоит в том, что он в недавнем прошлом удостоился реабилитации в ходе культурной революции, урбанизации и социалистической индустриализации, в результате которых стал советским народом, защищенным передовой идеологией своего времени. Ему, вкусившему плодов прогресса и идеологического признания прогрессистов всего мира (левые на Западе долго видели в нем своего союзника, за что и удостоились там прозвища красной «пятой колонны»), труднее, чем другим, нести груз новой вселенской отверженности. Тем не менее его новая глобальная реабилитация, по всей видимости, не закрыта. Удивительные процессы зреют в глубоких недрах современной духовной сферы. В свое время Маркс реабилитировал четвертое сословие, выстроив систему парадоксов, глубоко противоположную парадоксам иудео-христианской традиции.
18. Конфронтация
СССР навсегда травмировал Запад тем, что сломал нормальную логику земной истории, согласно которой сильным и развитым полагалось господствовать, безнаказанно угнетая слабых и неразвитых. Все неистовства современной либеральной пропаганды против советского империализма и русского мессианизма, вся нынешняя профилактическая работа новых хозяев мира по искоренению самих корней такого поведения России в мире несут на себе печать этой травмы — оскорбленного самолюбия наглых, которым положено.
Сегодня, когда Советского Союза нет в мире, сразу же обнажилась роковая истина этого мира: западная цивилизация целиком сохраняет свою гегемонистско-колониалистскую природу и способность на геноцид по отношению к «неполноценным народам». Иной стиль поведения, как будто проявившийся в послевоенные годы, явился не следствием действительной внутренней эволюции Запада, как можно было думать, а лишь следствием его страха перед силой СССР — союзником слабых.
Разумеется, внутри «социалистического лагеря» были свои «слабые», вынужденные подчиняться Москве и оскорбляемые этим. Но сегодня настало время провести дифференциацию между протестом против Запада со стороны бывших колониальных стран и протестом против СССР со стороны бывших социалистических стран Восточной Европы. Смазав это различие, мы не разберемся в настоящем и не поймем будущего.
Против Запада выступали восточные низы общества, вооруженные в первую очередь социальной идеей. Там она явно превалировала над сугубо национальной и вбирала ее в себя. Против СССР выступали преимущественно социально преуспевшие и эмансипированные слои общества, вооруженные либерально-гедонистическим проектом против аскетического коммунизма и его «экономической неэффективности».
Национализм здесь был стилизацией, призванной подключить к «протесту» низовое патриотическое сознание. Почему так важно уже сегодня уловить это различие? Потому что сегодня, в посткоммунистическую эпоху, наступившую после разрушения СССР, социальная протестная идея находит все большее подтверждение в связи с возросшей социальной безответственностью буржуазных классов и возросшей бесцеремонностью западных стран, вновь почувствовавших себя в колонизаторской роли хозяев мира.
Напротив, антикоммунистическая протестная идея либералов все больше раскрывает себя как верхушечная идея сторонников формальной демократии, умывающей руки при виде вопиющей социальной поляризации мира. Повсюду в мире растет энергия возмущения реставрированным внешним и внутренним социальным расизмом, третирующим все права «неприспособленных туземцев», в том числе и их право на жизнь.
Сегодня эта энергия пребывает совсем не в том состоянии, что вчера. Здесь мы сталкиваемся с одним из многих парадоксов современного мира. Парадокс в данном случае состоит в том, что победившее либеральное общество ведет мир в направлении, прямопротивоположном тому, которое является нормативным для либеральной теории.
19. Новая теория
Либеральная теория все свои надежды возлагает на рост среднего класса - той самой силы, которой дано сменить «манихейскую» картину мира на благополучно «серединную», революционный катастрофизм - на осторожное «совершенствование», протестную мораль «неприспособленных» - на конформистскую мораль «приспособленных». Либеральная же практика новых реформаторов действует в направлении ускоренного уничтожения самой базы массового среднего класса, насаждая неслыханно жестокую социальную поляризацию.
Средний класс современною постиндустриального общества - это не столько лавочники, торговцы и владельцы малых фирм, сколько люди, профессионально связанные с наукоемким производством, со сферами науки, образования, здравоохранения и культуры. Но именно эти постиндустриальные сферы постиг безжалостный либеральный секвестр. Массовая деиндустриализация повлекла за собой массовую деквалификацию, больнее всею ударила по наиболее профессионально развитым и социально ответственным группам, гарантирующим обществу цивилизованное существование.
Вот она, антиномия либеральной эпохи: осуждая коммунизм как идеологию мрачного социального гетто, отличающегося классовой ревностью, мстительностью и подозрительностью, эта эпоха ознаменовалась неслыханным расширением такого гетто, неожиданной архаизацией существования и опыта десятков и сотен миллионов людей.
Другая антиномия (или другой парадокс) связана с либеральным постулатом институизации политической активности, в особенности протестной. В учебниках по политологии неизменно выделяется формула политической стабильности, связанная с сокращением пространства неинституированной политической активности: нституизация должна опережать участие.
Иными словами, не успели вы почувствовать себя обиженным, как перед вами оказываются готовые к услугам профессиональные успокоители — специалисты по улаживанию конфликтов и устранению проблем. Это — в теории.
На практике смертельно боящиеся ограбленного большинства верхи общества всеми силами стремятся лишить обездоленных адекватного политического представительства. Они полны решимости искоренить «антисистемную» оппозицию в лице компартии и других решительных и идеологически оснащенных левых объединений.
Идеал политически стабильной системы — это ситуация, когда, скажем, бывший президент Ельцин вынимал из правого кармана «правый центр» В. Черномырдина, из левого — «левый центр» И. Рыбкина и предлагал избирателям выбирать из них. Этот фарс, свидетельствующий о полном отрыве от реальности, разыгрывается и сегодня.
Снова сверху возникают «политические инициативы», связанные с запретом компартии, снова политические технологии режима стремятся расколоть КПРФ, изгнать ее из Думы и т. д. Как это вписывается в теорию институированной политической активности и институированного протеста?
Адресовать протест левого большинства «центристам» указанного типа — это все равно что адресовать апелляцию жертвы ограбления грабителю как стабилизирующей инстанции, заинтересованной в том, чтобы сохранить «статус-кво», вместо того чтобы грубо ломать ситуацию. Все это свидетельствует о полном отсутствии стратегического мышления у новой правящей элиты. Она мыслит тактически авантюрно, игнорируя законы долговременной перспективы.
Аналогичный парадокс новая либеральная система демонстрирует в глобальном масштабе. Здесь тоже гегемонисты, с неслыханной наглостью перекраивающие мир в свою пользу, называют себя «центристами», «стабилизаторами», призванными навсегда искоренить очаги непредсказуемости и источники антисистемного протеста. Они находят в себе силы непритворно изумляться тому, что существуют традиционалисты, опасающиеся продвижения НАТО на Восток, и т. п. Всеми силами разрушая институциональную систему, в которой более слабым и менее развитым державам предоставлялась хоть какая-то возможность законно выразить свой протест и напомнить о своих интересах, устроители нового мирового порядка одновременно удивляются «всплеску терроризма», «политически иррациональных эмоций», неуправляемых стихий, противоречащих стилю политического консенсуса.
20. Полюса
Исчезновение СССР означает не только уход со сцены удерживающей силы, не дающей развернуться старым и новым колониальным джентльменам удачи. Оно означает и крушение прежней системы, институирующей движения мирового антизападного, антиколониального протеста.
Соответствующая энергия не исчезла в мире. Напротив, с учетом неожиданного реванша сил, грубым образом попирающих достоинства целых народов и многомиллионных низов общества, эта энергия непрерывно растет. А вот институтов, способных канализировать эту энергию, придать ей социально и политически предсказуемую форму в мире, подвергшемуся новому либеральному разгрому, сегодня практически не осталось. Можно ли сказать в этих условиях, что стратегическая стабильность возросла в мире?
Считать так могут только догматики, опьяненные новой либеральной утопией или новые супермены, настолько презирающие плебс, что не допускают и мысли о его возможности всерьез оспорить новый порядок. Новая реальность такова — и об этом надо сказать со всей откровенностью — что она оставляет слишком мало шансов мирным, парламентским формам народного протеста как внутри реформированных стран, так и в масштабах по-американски реформированного мира.
Внутренние и внешние победители оказались нетерпимыми гегемонистами, напрочь чуждыми той самой культуре плюрализма и консенсуса, которую они как будто брались насаждать. Их кредо _ «победитель получает все» и — «горе побежденным». Все это означает, что гигантская энергия социальной обиды и отчаяния будет искать себе выход.
С одной стороны, в нетрадиционных актах протеста. Таких, в частности, как акции террористов-камикадзе. А с другой — в глобальной перспективе — в кристаллизации чего-то такого, что впоследствии может быть названо мировым государством «диктатуры пролетариата». Уже сегодня в мире зреет заказ на появление новой сверхдержавы, заменяющей Советский Союз в роли удерживающей, канализирующей и оформляющей силы. Сдерживающей новозаявленных господ мира сего, канализирующей и оформляющей гигантскую энергию нового мирового подполья, игнорируемого либеральным истеблишментом.
Реальная стратегическая дилемма сегодня состоит не в том, возникнет или не возникнет протестная сила, равная по мощи своим притеснителям и способная напомнить им о мировых законах, которые нельзя нарушать. Настоящая дилемма состоит в том, примет ли эта сила характер антиглобалистского интернационала и антиглобалистской мировой революции, или, в конце концов, она оформится в виде явления новой сверхдержавы, воплощающей волю протестного Юга и Востока в борьбе с неоколонизаторской волей, воплощаемой американским гегемонизмом.
Разрешение этой дилеммы во многом определяется ближайшим выбором новых правящих элит постсоветского пространства и, конечно, в первую очередь России.
21. Элита
Сегодня правящая российская элита видит главную угрозу своей «новой собственности» внутри страны, в лице своего «загадочного народа». Этим и определяется ее нынешний откровенно компрадорский, проамериканский курс. Но вполне может случиться, что перед новым натиском США на Россию, который уже непрерывно усиливается, произойдет давно ожидаемый в народе раскол элиты: на компрадоров, которые настолько удалились от собственной страны и настолько провинились перед ней, что им уже, как они сами полагают, нет пути обратно, и представителей «национального капитала», осознающих, что несмотря на все туземные изъяны и неудобства у них все же нет более надежной страны-убежища, чем своя собственная.
Если это в самом деле произойдет — а бесцеремонность американского экономического и геополитического вторжения в наше пространство к этому подталкивает, — тогда новой элите предстоит весьма напряженная работа, направленная на объединение того, что сегодня так далеко разошлось в стороны: защиту собственности и защиту Отечества.
Сегодня в глазах народа новая собственность антинациональна по своему характеру, а в глазах новых собственников защита отечества — антибуржуазна. Если у значительного числа новых собственников возникает уверенность, что угроза их собственности извне, со стороны наступающего по всему фронту мирового гегемона более реальна, чем угроза изнутри, им придется вырабатывать новый имидж патриотов.
Нечто аналогичное, как известно, произошло с большевиками накануне Второй мировой войны. Когда они рассчитывали на социалистическую революцию в Европе, собственный народ для них был пасынком, находящимся на подозрении из-за своей неискоренимой «мелкобуржуазности» и традиционности. Но когда «передовой Запад» обманул их ожидания и вместо нового социалистического мирового порядка явил им в лице излюбленной Германии лик захватчика и агрессора, им срочно пришлось реконструировать идеологию пролетарского интернационализма, введя в нее старый русский патриотизм.
Более того: обида на обманувший и предавший Запад и страх за свою судьбу внутри страны, имеющей основания для тяжелых подозрений, подвигли большевистскую партию на такие метаморфозы — в патриотическом духе, — что она в этом заведомо опередила всех своих бывших оппонентов и критиков. Очень может быть, что нечто аналогичное ожидает нас завтра.
Весьма возможно, что значительная часть тех самых либеральных идеологов, которые сегодня пеняют русскому народу на его традиционалистско-националистические пережитки и рецидивы оборонного сознания, завтра бросятся всеми силами насаждать это сознание. Сегодня сетующие на устойчивость национальных пережитков, мешающих приему в «европейский дом», завтра увидят в этих пережитках свой последний шанс на спасение перед давлением вооруженного до зубов внешнего агрессора.
В геополитическом плане это означает, что сегодняшняя политика всяческого открещивания от внутреннего и внешнего Востока, от старых советских союзников, продолжающих находиться на подозрении у США, будет преобразована в новую блоковую политику старого евразийского типа, ориентированную на поиск славяно-тюркского, славяномусульманского, славяно-индийского антиглобалистского синтеза. Но возможны и другие, более «мистические» сценарии будущего развития, ибо со времен появления великих мировых религий мировая история включает мистическую составляющую в качестве скрытой пружины и вектора.По наводке http://lidiya-nic.livejournal.com
Источник
0 comments :
Отправить комментарий
Для того, чтобы ответить кому-либо, нажимайте кнопку под автором "Ответить". Дополнительные команды для комментария смотрите наведя мышку на надпись внизу формы комментариев "Теги, допустимые в комментариях".
Тэги, допустимые в комментариях