Пророк в колесе. О "феномене" Солженицына

Звезда Солженицына взошла в самом начале 60-х, что было не случайно, а прямо вытекало из той политической ситуации, которая тогда складывалась в стране. А ситуацию эту можно коротко охарактеризовать одним словом – десталинизация. Поскольку у этого явления было множество подводных камней, которые либеральные историки исследовать всячески избегают, стоит сделать это отдельно. Ведь без этого сложно будет понять «феномен Солженицына», который не явился сам собой, а был, по сути, взращен в инкубаторе западных спецслужб.

Как известно, первый этап десталинизации начался в феврале 1956 года, когда на ХХ съезде КПСС Н.Хрущёв выступил с докладом «О культе личности Сталина».
Это выступление хотя и стало шоком для большинства людей (в том числе и для многих членов Политбюро), однако прямо вытекало из той борьбы, которая велась на самом верху советского руководства. Этот доклад должен был стать для Хрущёва той самой дубиной, с помощью которой он собирался сбросить с «корабля истории» своих главных оппонентов в Политбюро – группу Молотова. Как мы знаем, дубина поработала крепко: очень скоро «молотовцы» и в самом деле ушли в небытие, а Хрущёв, по сути, стал полновластным хозяином Кремля.
Между тем этот доклад круто изменил не только международную обстановку (начался раскол мирового коммунистического движения), но и обострил борьбу за власть в самом СССР. Так называемые либералы и державники сошлись друг против друга в очном поединке за право быть ближе к трону новоявленного царя. При этом у первых было определенное преимущество: им негласно помогала мировая закулиса, проводниками идей которой советские либералы всегда выступали. Особый упор закулиса делала на советских либералов еврейского происхождения, поскольку а) их было особенно много в рядах советской интеллигенции и б) большинство из них были критически настроены к Советской власти.

Западные идеологи «холодной войны» всегда рассматривали «еврейскую проблему» в СССР как одну из своих выигрышных карт. Они намеренно раздували в своих СМИ слухи о государственном антисемитизме, якобы имевшем место в Советском Союзе, и старались сделать все возможное, чтобы еврейская эмиграция в СССР с каждым годом приобретала все больший размах. В свое время (в 1946 году) Сталин, чтобы выбить этот козырь у Запада, прекратил еврейскую эмиграцию. Однако после его смерти процесс был возобновлен: только в 1956 году из страны в Израиль навсегда уехали 753 еврея (год спустя началась эмиграция евреев и из других социалистических стран: Польши, Румынии, Венгрии, Чехословакии). Число советских отъезжантов могло быть и большим, если бы власти не предприняли ряд шагов, должных успокоить еврейскую общественность. Так, в 1958 году в СССР было возобновлено издание книг на идиш, а три года спустя на этом же языке стал издаваться литературный журнал «Советиш Геймланд» («Советская Родина»). Попутно оживилась общественно-культурная жизнь в Еврейской автономной области. И все же все эти меры так и не смогли стабилизировать ситуацию с «еврейским» вопросом, а дальнейшее течение «оттепели» еще более радикализировало еврейскую интеллигенцию. Во-первых, ей не понравилась поддержка Хрущёвым арабов и ухудшение отношений с Израилем, во-вторых, они видели в нем не последовательного либерала, а человека, постоянно мятущегося между двумя лагерями: державным и либеральным. Наконец, в-третьих, стабилизацию еврейской проблемы не допускал Запад, который был кровно заинтересован в противостоянии евреев и власти. Поэтому когда в СССР в самом начале 60-х начало формироваться диссидентское движение (а костяк его составила именно интеллигенция еврейского происхождения в лице таких деятелей, как А. Гинзбург, А. Левитин-Краснов и др.), то Запад стал активно этому движению помогать, причем как идеологически, так и материально.

Итак, весь конец 50-х на Хрущёва шло мощное давление с двух сторон: либерального и державного. В течение нескольких лет советский руководитель сохранял нейтралитет, делая реверансы то в одну, то в другую сторону. Однако в начале следующего десятилетия Хрущёв стал все больше брать сторону либералов. Его тогдашние советники сначала толкнули его на конфронтацию с Китаем (что давно входило в планы Запада), а потом и на новый этап десталинизации, который начался на ХХII съезде КПСС (октябрь 1961-го). Этот этап начался с радикального шага – перезахоронения Сталина, на чем давно настаивали либералы. Теперь их чаяния полностью сбылись. После этого процесс должен был пойти дальше: критика сталинского правления с его опорой на державность (а именно она больше всего была ненавистна либералам) должна была быть продолжена. Так, только в одном кинематографе в 1962–1963 годах должно было запуститься сразу несколько антисталинских лент радикального характера (например, режиссер Марк Донской собирался снять ленту, где должны были быть показаны пытки в НКВД, расстрелы и ужасы лагерной жизни). На подходе были книги, спектакли и даже поэмы такого же содержания. Короче, хрущёвская «оттепель» должна была окончательно свернуть на либеральные рельсы и похоронить под собой даже намек на какую-либо державность (для этого Хрущёвым затевалось и наступление на православную церковь).
Однако либералы рано торжествовали победу, поскольку противоположная сторона тоже не сидела сложа руки. Группа хрущёвских сподвижников, которые поддерживали державников (ведущую скрипку среди них играли член Политбюро Фрол Козлов и секретарь ЦК КПСС по идеологии Леонид Ильичёв), провела ряд акций, которые дискредитировали либералов в глазах не только Хрущёва, но и широкой общественности. Среди этих акций были: атака на кинорежиссера Михаила Ромма за его выступление в ВТО (ноябрь 1962-го) и скандал на выставке художников (опять же среди них было много евреев) в Манеже (декабрь 1962-го). В этом же ряду оказалось и торпедирование награждения Ленинской премией Александра Солженицына (еврея по отцу) в 1964 году, которую Хрущёв собирался вручить писателю за его повесть о ГУЛАГе «Один день Ивана Денисовича». Сорвали эту акцию уже «брежневцы», которые сместили Хрущёва с его поста во многом именно за его потворствования либералам.

Отметим, что Солженицын написал этот рассказ несколько лет назад и безуспешно пытался опубликовать его (как и другие свои произведения) на Западе. Но не срослось, причем не по вине писателя. Как вспоминал бывший посол США в СССР Д.Бим: «Солженицын создавал трудности для всех, имевших с ним дело... Первые варианты его рукописей были объемистой, многоречивой сырой массой, которую нужно было организовать в понятное целое... они изобиловали вульгаризмами и непонятными местами. Их нужно было редактировать».
Короче, западным идеологам тогда писательский дар Солженицына не приглянулся. Однако скандал с неприсуждением ему Ленинской премии заставил их уже иначе взглянуть на писателя – пристальней. Еще бы, ведь он теперь стал фигурой скандальной, да еще всячески поддержанной советскими либералами. Сам Солженицын, судя по всему, был только рад подобному вниманию, поскольку давно мечтал прославиться, причем неважно где – на родине или на чужбине. К тому времени среди определенной части советской интеллигенции уже появилась и окрепла прослойка, которая всеми путями мечтала оказаться замеченной (и отмеченной) на Западе. Например, среди кинематографистов даже термин такой появился – «фестивальное кино» (то есть фильмы, рассчитанные не на советский прокат, а на демонстрацию на западных фестивалях). В результате еще в конце 50-х в одной из директив ЦРУ отмечалось, что «надо нацеливать организаторов кинофестивалей на приглашение и награждение тех фильмов из СССР, которые выгодны нам с идеологической точки зрения».
Поскольку среди советских писателей тоже были свои «фестивальщики», западные спецслужбы и их не оставляли без своего внимания. И вот уже в той же второй половине 50-х в некоторых странах Западной Европы как грибы после дождя появляются книжные издательства (под колпаком спецслужб), которые специализируются именно на выпуске книг антисоветского содержания. Как верно отметил в 1961 году начальник специальных (подрывных) операций ЦРУ (в 70-х он проходил как свидетель перед так называемой «комиссией Ф.Черча»): «Книги отличаются от всех иных средств массовой пропаганды прежде всего тем, что даже одна книга может значительно изменить отношение и поведение читателя в такой степени, на которую не могут подняться ни газеты, ни радио, ни телевидение или кино... Это, конечно, верно не для всех книг, и не всегда, и не в отношении всех читателей, но это случается достаточно часто. Поэтому книги являются самым важным орудием стратегической (долговременной) пропаганды».

Отметим, что для СССР эти выводы были особенно актуальны, поскольку он считался не просто одной из самых читающих стран в мире, а именно думающе-читающей. Если для того же среднестатистического американца настольной книгой были комиксы, то для советского – в основном серьезная литература. Именно это качество и собирались использовать западные стратеги «холодной войны». Как мы знаем, им это полностью удалось. А помог им в этом Александр Солженицын, который давно боготворил Запад. По его же словам, которые он произнесет десятилетие спустя, выступая по английскому ТВ, «в пятидесятые годы, после окончания войны, мое поколение буквально молилось на Запад как на солнце свободы, крепость духа, нашу надежду, нашего союзника. Мы все думали, что нам будет трудно освободиться, но Запад поможет нам восстать из рабства».
Писатель лгал, когда говорил от лица всего своего поколения. Как раз большинство его ровесников исповедовали совсем иные принципы. Победив в жесточайшей войне, они не покладая рук восстанавливали страну из руин, осваивали целину, запускали в космос первый спутник, принимали в Москве Всемирный фестиваль молодежи и студентов. А Солженицын в это время, оказывается, «молился на Запад», который олицетворялся у него с «солнцем свободы». И это в то время, как в Корее американская армия проливала реки человеческой крови и устраивала государственные перевороты, как это было в Гватемале. Между тем после неудачи с Ленинской премией Солженицын интенсивно работал над созданием новых произведений. Однако все они были вылеплены будто из одного теста: в них не было привычного русской (советской) литературе гуманизма. А что же было? Когда в сентябре 67-го повесть «Раковый корпус» обсуждалась в секретариате СП СССР, там звучали следующие оценки этого произведения: «Это – антигуманистическая вещь», «Источник энергии этого писателя – в озлоблении, в обидах», «Автор отравлен ненавистью», «Просто тошнит, когда читаешь» и т. д. Даже сам А.Твардовский, который некогда был пленен талантом Солженицына и напечатал его «Ивана Денисовича» в своем «Новом мире» (в ноябре 62-го), во второй половине 60-х уже иначе оценивал его талант. Цитирую: «Даже если бы печатание зависело целиком от меня (речь идет о том же «Раковом корпусе». – Ф.Р.) – я бы не напечатал. Там – неприятие Советской власти. У вас нет подлинной заботы о народе... У вас нет ничего святого... Ваша озлобленность уже вредит вашему мастерству».

Патриарх советской литературы одним из первых верно подметил то, что питало талант Солженицына, – злобу. Судя по всему, пришла она к нему давно, еще до его попадания в лагерь в 43-м – в юности, когда он стал задумываться о том, как могла бы сложиться его жизнь, если бы не Октябрьская революция. Ведь он был потомком южнорусских помещиков, и это гарантировало бы ему при прежнем режиме куда более сытую и спокойную жизнь, чем та, которую он получил при Советах. Как верно заметит чуть позже советский поэт Расул Гамзатов: «За раздраженностью Солженицына кроются злоба и ненависть, в литературу он пришел с давней наследственной враждой к нашему обществу, к строю, народу, государству». Этой же злобой, как выяснится, долгие годы питались иные столпы советской интеллигенции, которые ловко мимикрировали, рядясь в тогу правоверных «соловьев режима», а на самом деле таковыми не являлись, а даже наоборот. Многие из них дожили до наших дней и являют теперь собой самых оголтелых антисоветчиков, даже более ярых, чем сам Збигнев Бжезинский. Именно для этих людей жизнь и судьба Александра Солженицына являются по сию пору эталоном и примером для подражания.
Прекрасный советский писатель Анатолий Иванов вывел в романе «Вечный зов» именно таких вот солженицыных – в образе Федора Савельева. Вроде бы крестьянский сын, русский по крови, сражался на стороне красных, но власть советскую ненавидит всеми фибрами своей души. За что? А не дала ему возможности стать пусть мелким, но хозяйчиком – стать наследником помещика Кафтанова. Потому и родину свою Савельев ненавидит, так как нет ее у него – вся вышла в 17-м году. Этими же соками питалась и ненависть к своему отечеству Солженицына. Советская власть ему была ненавистна, что называется, со всеми ее потрохами: как с трагедиями, так и со свершениями.

Во второй половине 60-х, когда для либералов стало окончательно очевидным, что хрущёвская «оттепель» почила в бозе, Солженицын приступил к написанию своего эпохального труда – «Архипелаг ГУЛАГ». Прекрасно понимая, что эту вещь в СССР никогда не напечатают, он, видимо, изначально планировал переправить ее «солнцу свободы» – то есть на Запад. Любые апелляции к чувству патриотизма писателя, к его нравственности были изначально обречены на провал. Если уж в 50-е годы, когда американцы утюжили Корею, он молился на господ капиталистов, то теперь, когда те же американцы сжигали напалмом вьетнамские деревни вместе с жителями, тем более. Вашингтонским хозяевам Солженицын творить подобное дозволял, зато со своих руководителей за ту же Чехословакию-68, которая обошлась практически без крови, спрашивал по первое число. Ведь Советская власть для него была более ненавистна, чем власть американских капиталистов. Именно «Архипелаг» должен был явить эту ненависть всему миру окончательно и бесповоротно. Поэтому он включил туда такие пассажи, которые ужаснули даже многих его советских единомышленников. Например, такой – о фашизме: «Ну и что, если победили бы немцы? Висел портрет с усами, повесили бы с усиками. Справляли елку на Новый год, стали бы на Рождество...»
Той же тоской по тому, что «умная нация» (немецкая) не покорила нацию «весьма глупую» (русскую), была проникнута и другая книга Солженицына – «Август четырнадцатого». Ее он написал чуть раньше «Архипелага» и переправил на Запад в самом конце 60-х. За это в 1969 году его исключили из Союза писателей СССР, что, по сути, стало последним сигналом для Запада. После этого у тамошних идеологов «холодной войны» и сформировалась окончательно идея поставить в своей игре именно на Солженицына. И в его раскрутку на Западе стали вбухиваться огромные средства. Они пошли на издание его книг, публикацию восторженных статей о его творчестве в различных печатных СМИ, а также на выдвижение его кандидатуры на Нобелевскую премию. Таковая не заставила себя долго ждать: это случилось в октябре 1970 года. Москва, естественно, отреагировала на это весьма нервно – широкой антисолженицынской кампанией в печатных СМИ. К этому делу даже подключили американского борца за мир Дина Рида, который согласился написать открытое письмо писателю с публикацией его в советской печати. Письмо появилось в двух разных по своим направлениям изданиях: державном «Огоньке» и либеральной «Литературной газете» в конце января 1971 года. Приведу из него лишь несколько отрывков:

«Дорогой коллега по искусству Солженицын!..
Вы заклеймили Советский Союз как «глубоко больное общество, пораженное ненавистью и несправедливостью». Вы говорите, что Советское правительство «не могло бы жить без врагов и вся атмосфера пропитана ненавистью и еще раз ненавистью, не останавливающейся даже перед расовой ненавистью». Вы, должно быть, говорите о моей родине, а не о своей! Ведь именно Америка, а не Советский Союз ведет войны и создает напряженную обстановку возможных войн, с тем чтобы давать возможность своей экономике действовать, а нашим диктаторам, военно-промышленному комплексу наживать еще больше богатства и власти на крови вьетнамского народа, наших собственных американских солдат и всех свободолюбивых народов мира. Больное общество у меня на родине, а не у вас, г-н Солженицын!
Именно Америка, а не Советский Союз превратилась в самое насильственное общество, которое когда-либо знала история человечества. Америка, где мафия имеет больше экономической власти, чем крупнейшие корпорации, и где наши граждане не могут ходить ночью по улицам без страха подвергнуться преступному нападению. Ведь именно в Соединенных Штатах, а не в Советском Союзе свои же сограждане убили в период с 1900 года больше людей, чем число всех американских солдат, погибших в боях в первой и второй мировых войнах, а также в Корее и во Вьетнаме! Именно наше общество считает удобным убивать любого и каждого прогрессивного лидера, который находит в себе мужество поднять голос против некоторых наших несправедливостей. Вот что такое больное общество, г-н Солженицын!..
Затем вы говорите, что «свобода слова, честная и полная свобода слова – вот первое условие здоровья любого общества, и нашего тоже». Попытайтесь распространить эти мысли среди страдающих народов, вынужденных бороться за свое существование и жить – вопреки своей воле – под гнетом диктаторских режимов, держащихся у власти лишь благодаря военной помощи США...
...Моя страна, известная своей «свободой слова», – это страна, где полиция нападает на участников мирных походов. В моей стране разрешены мирные походы, и в то же время продолжающаяся война губительно отражается на жизни вьетнамского народа, ибо демонстрации, разумеется, нисколько не меняют политику правительства. Неужели вы действительно думаете, что военно-промышленный комплекс, правящий моей страной и пол­миром, печется о «свободе слова»?! Правители его сознают, что они и только они обладают властью принимать решения. Воистину свобода слова на словах, а не на деле!..
Верно, что в Советском Союзе есть свои несправедливости и недостатки, но ведь все в мире относительно. В принципе и на деле ваше общество стремится к созданию подлинно здорового и справедливого общества. Принципы, на которых построено ваше общество, здоровы, чисты и справедливы, в то время как принципы, на которых построено наше общество, жестоки, корыстны и несправедливы. Очевидно, в жизни могут быть ошибки и некоторые несправедливости, однако несомненно, что общество, построенное на справедливых началах, имеет больше перспектив прийти к справедливому обществу, нежели то общество, которое строится на несправедливости и эксплуатации человека человеком. Общество и правительство моей страны отстали от времени, потому что их единственная цель заключается в стремлении сохранить во всем мире статус-кво.
Именно ваша страна стремится делать прогрессивные шаги во имя человечества, и если в чем-то она несовершенна и порою спотыкается, то мы не должны осуждать за эти недостатки всю систему, а должны приветствовать ее за мужество и стремление прокладывать новые пути.
Искренне ваш Дин Рид» .

Либеральная историография до сих пор потчует широкую общественность байками о том, как Солженицын в одиночку боролся с тоталитарной системой. На самом деле боролся он не в одиночку – за его спиной стояла мощная идеологическая машина Запада, которая на защиту своего подопечного не жалела никаких средств. К тому же Солженицына прикрывали в самих советских «верхах», и одним из таких людей был председатель такого могущественного ведомства, как КГБ, Юрий Андропов. Впервые в поле зрения органов госбезопасности Солженицын угодил еще во время войны, когда был арестован за антисоветскую пропаганду. Именно с материалов этого уголовного дела и началось досье писателя, которое хранилось в недрах КГБ. Однако долгое время досье это лежало без движения, поскольку в «оттепель» надзор за такими людьми, как Соложеницын (бывшими сидельцами), был ослаблен. В итоге многие из них даже сделали себе на этом карьеру, поскольку после ХХ съезда всех бывших лагерников записали в жертвы режима и стали делать в их отношении значительные поблажки. Это было вполне справедливое и гуманное решение, целью которого было хоть в какой-то мере загладить прошлую вину государства перед этими людьми. Многие из них отнеслись к этому с пониманием и уже никогда не ставили в упрек государству свои лагерные мытарства. То есть помнили о них, но власти за это не мстили. Но были среди этих людей и принципиальные непрощенцы вроде Солженицына, которые к наследственной злобе на Советскую власть отныне добавили и злобу личную. И мстили власти с удвоенной энергией.

Досье Солженицына в КГБ начало стремительно пухнуть с конца 60-х, когда на Западе к его персоне стало расти повышенное внимание. Половину этого досье составляли оперативные материалы наблюдений за Солженицыным самих чекистов, а также доносы на него его коллег и друзей. Короче, кольцо вокруг писателя было настолько плотным, что о любом его телодвижении моментально становилось известно на Лубянке. Вот почему вызывает удивление, как это при такой опеке он умудрялся не только писать свои объемные антисоветские книги, но и без особых проблем переправлять их за границу. В это можно было бы поверить, если бы против профессионалов-чекистов действовали в СССР такие же профессионалы-подпольщики из числа диссидентов. Но они таковыми не являлись, даже если брать во внимание, что многие из них получали соответствующие инструкции от западных спецслужб. Поэтому и возникает версия о том, что кое-кому из диссидентов КГБ делал поблажки, чтобы потом использовать этих людей в своих стратегических играх с Западом. Юрий Андропов был большим специалистом в такого рода играх, причем не только за пределами родного отечества (не зря он до прихода в КГБ возглавлял международный отдел ЦК КПСС), но и внутренних (вспомним «бархатные перевороты» в Азербайджане, Грузии, «дело Медунова», «узбекское дело» и т. д.). Уже в начале 70-х КГБ был прекрасно осведомлен о том, что Солженицын пишет «бомбу» – фундаментальный труд про сталинские лагеря. Было понятно, что пишет он его не для советских издательств, а для зарубежных. У советских спецслужб были все возможности, чтобы пресечь эту работу. Например, глава МВД Николай Щелоков предлагал Брежневу переманить Солженицына на свою сторону, позволив купить квартиру в Москве (за ту валюту, которую писателю платили за его зарубежные издания), дав прописку и помогая публиковаться в СССР. Как писал Щелоков: «Было бы крайне выгодно, чтобы его перо служило интересам народа. При правильном решении «проблемы Солженицына» вполне реальной является задача поворота его творческих интересов в сторону тематики, безупречной в идеологическом отношении... С ним должен поговорить кто-то из видных руководящих работников, чтобы снять у него весь этот горький осадок, который не могла не оставить травля против него. За Солженицына надо бороться, а не выбрасывать его...»

Однако эта идея не нашла поддержки у Брежнева. И есть версия, что в этом ему помог Андропов, который не хотел, чтобы Солженицын стал «правоверным советским писателем». В его играх с Западом выгоднее было иметь Солженицына-диссидента – этакую «разменную монету эпохи разрядки» (точно такая же «монета» была создана Андроповым и из Владимира Высоцкого, которого тоже хотели выслать из страны, но шеф КГБ сорвал эти планы).
Биограф Андропова историк Рой Медведев, описывая перипетии создания «Архипелага ГУЛАГ», подробно живописует, как КГБ в середине 1973 года начал операцию по изъятию книги у друзей писателя (в частности, один из экземпляров хранился в Ленинграде у Е.Воронянской). Но историк ничего не пишет о том, почему же все те несколько лет, что Солженицын потратил на написание книги, КГБ безучастно взирал на эти действия. Почему опомнился только после того, как книга была закончена. Не потому ли, что намеренно хотел дать ему такую возможность, чтобы потом «спугнуть» его и заставить ускорить переправку и издание книги за рубежом? КГБ этого добился. Изъяв экземпляр Воронянской, он «прохлопал» другой вариант, который благополучно был переправлен на Запад и напечатан в начале 1974 года. И это при том, что книга была объемной, труднопереводимой. Однако ее публикация заняла у западных издателей всего три-четыре месяца. Феноменальная оперативность! Кроме этого, отдельные главы из книги были немедленно опубликованы в наиболее известных газетах и журналах в США и в странах Западной Европы.

После этой истории в высшем советском руководстве созрело вполне уместное решение арестовать Солженицына и отправить за решетку. Так, на заседании Политбюро 7 января глава правительства Алексей Косыгин заявил: «Нужно провести суд над Солженицыным и рассказать о нем, а отбывать наказание его можно сослать в Верхоянск, туда никто не поедет из зарубежных корреспондентов». Это мнение поддержал президент страны Николай Подгорный: «Нам надо провести над Солженицыным суд. Если мы его вышлем, то этим покажем свою слабость...» За арест писателя высказались также министр иностранных дел Андрей Громыко и глава профсоюзов Александр Шелепин. И только Андропов был против этого варианта. Но поскольку его оппонентов было большинство, он поступил так, как и должно поступать опытному и хитрому царедворцу. С помощью контрразведчика, который отвечал за «тайный канал» связи с руководством ФРГ, Андропов вышел на связь с канцлером этой страны Вилли Брандтом и уговорил его предоставить Солженицыну политическое убежище. Как только Брандт согласился, Андропов отправился к Брежневу и уговорил уже его выбрать именно этот вариант, а не вариант Косыгина. Итог: в феврале 1974 года Солженицын был выслан из страны и стал одним из лидеров антисоветского движения на Западе. Уже в июне 1975 года (то есть спустя чуть больше года после высылки) на Западе издается очередной труд Солженицына – его мемуары «Бодался теленок с дубом». Учитывая, что и эту весьма объемную книгу он писал еще будучи советским гражданином, снова задаешься невольным вопросом: куда смотрел КГБ? Ответ очевиден: комитет «прошляпил» и это произведение писателя не в силу своего малого профессионализма, а исключительно по воле тех, кто ввязался в сомнительные игры со спецслужбами Запада и в итоге эти игры начисто проиграл.

Так называемые «русские националисты», к одним из идеологов которых часто приписывают и Солженицына, до сих пор отстаивают версию того, что Андропов выслал Солженицына из страны, именно чтобы лишить это движение наиболее яркого и талантливого представителя. Но это сомнительное утверждение, поскольку Солженицын, судя по его произведениям и многочисленным высказываниям, любил Россию странною любовью – через презрение (как написал он сам во втором томе «Архипелага ГУЛАГ»: «Нет на свете нации более презренной, более покинутой, более чуждой и ненужной, чем русская»). Эта любовь была сродни той, что исповедовали те же либералы-западники, которые называли свою «любовь» не иначе, как «сука-Россия». Кстати, эту черту в Солженицыне подметил раньше всех русских националистов издатель «самиздатовского» журнала «Вече» Владимир Осипов. Еще в 1973 году он писал в этом издании следующее: «В 60-е годы Солженицын стал нравственной силой, противостоящей определенным началам современной государственности... Но за последнее время Солженицын, на наш взгляд, совершил ошибки, которые могут оказаться роковыми для дальнейшего исполнения им своего предназначения...». И ниже шел следующий вывод, который входил в явный диссонанс с позицией Солженицына: «Советский социальный и политический строй, стоящий на национальных принципах и фактическом соблюдении Конституции СССР, нас (русских националистов. – Ф.Р.) вполне устраивает».
А вот что заявил Солженицын в интервью американскому журналу «Форин афферс» в апреле 1980 года: «Надо прекратить верить в разрядку, поскольку сосуществовать с коммунизмом на одной планете невозможно». В этих двух концепциях – Осипова и Солженицына – и была трагедия СССР, а также России. Как мы знаем, верх в итоге взяла последняя концепция, после чего имя Александра Солженицына и было выбито золотыми буквами на скрижалях мирового неолиберализма (или глобализма).

Как известно, развал СССР был запущен в годы горбачёвской перестройки. И это не было случайностью или трагическим стечением обстоятельств: все происшедшее было тщательно спланировано мировой закулисой и советскими «кремлевскими глобалистами». На это указывает и факт того, что либерал-перестройщики своим знаменем избрали именно Солженицына, который к тому моменту превратился не только в одного из главных ненавистников коммунизма, но и ненавистника вообще славянской нации как таковой. Как верно заметил по этому поводу писатель Юрий Бондарев: «Чувство злой неприязни, как будто он сводит счеты с целой нацией, обидевшей его, клокочет в Солженицыне, словно в вулкане. Он подозревает каждого русского в беспринципности, косности, приплюсовывая к ней стремление к легкой жизни и к власти, и как бы в восторге самоуничижения с неистовством рвет на себе рубаху, крича, что сам мог бы стать палачом...»
Если бы перестройка ставила своей целью придание социализму человеческого лица (как декларировалось ее лидерами), тогда какого рожна надо было обращаться за помощью к врагу социализма Солженицыну? Но потому и обратились, что хотели не обновления социализма, а его погибели.

Первыми о возвращении Солженицыну советского гражданства заговорили в перестройку кинематографисты, с которых, собственно, и начался «бунт советской интеллигенции». Именно антиславянизм Солженицына сильнее всего и импонировал советским либералам времен горбачёвской перестройки, когда они затеяли кампанию по возвращению писателя на родину. Тот мог стать для них живым знаменем в их окончательной победе над ненавистной Советской властью. Вот почему либералы-писатели так были заинтересованы в публикации в СССР его программной книги «Архипелаг ГУЛАГ», а либералы-кинематографисты мечтали экранизировать другие его, не менее концептуальные произведения (тот же «Один день Ивана Денисовича», который режиссеру Элему Климову не удалось снять еще в первую «оттепель» – в первой половине 60-х). Реабилитации Солженицына отчаянно сопротивлялись державники-сталинисты, но силы их постоянно таяли, поскольку державники-патриоты (русские националисты) в этом вопросе сомкнулись с либералами. Перелом наступил к середине 1989 года – именно тогда Солженицыну было возвращено советское гражданство (как и другому диссиденту, главрежу Таганки Юрию Любимову). Все было логично, поскольку к тому моменту ситуация стала такой, что либеральные силы уже вовсю стали гнуть державные. Тут не одним только «Архипелагом ГУЛАГ» дело обернулось – тогда одно за другим стали публиковаться не только антисоветские, но уже и откровенно русофобские произведения, вроде «Прогулок с Пушкиным» Абрама Терца (Андрея Синявского) или «Все течет» Василия Гроссмана. Симптоматично, что оба произведения были опубликованы в журнале «Октябрь»: получивший свое название в честь Октябрьской революции, этот журнал теперь уверенно лидировал в процессе дискредитации всего русского и советского. Как говорится, приплыли. Что касается «Архипелага ГУЛАГ», то его публикация взяла старт в журнале «Новый мир» сразу после официальной «реабилитации» Солженицына – в августе 1989 года. Высшее партийное руководство выступило по этому поводу с комментарием в газете «Правда», причем комментарий этот принадлежал... известному диссиденту Рою Медведеву. Это было уже верхом капитулянтства со стороны Кремля. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. В той же «Правде» тогда же вышла статья В. Согрина, где он приводил слова Ленина о том, что «нет и быть не может другого пути к настоящей свободе пролетариата и крестьянства, как путь буржуазной свободы и буржуазного прогресса». С этого момента маски фактически были сброшены, и большинству стало ясно, в каком направлении ведут перестройку ее «прорабы»: к реставрации капитализма.

Вслед за «Архипелагом» в советской печати начались публикации и других произведений Солженицына, в том числе и «Стремени «Тихого Дона», где тот обвинял великого русского писателя Михаила Шолохова в плагиате. Последнего к тому времени уже не было в живых (он умер в 84-м), поэтому ответить клеветнику он не мог. А попытки сделать это писателей из державного лагеря закончились ничем, поскольку общий тираж державных изданий был всего-навсего 1,5 млн экземпляров против 60 млн либеральных. В этих же руках к тому времени находились и другие СМИ: телевидение, радио. Поэтому точка зрения Солженицына была растиражирована на всю страну к вещей радости всех врагов Шолохова. Спустя год после этого рухнул Советский Союз.

Солженицын торжественно вернулся в капиталистическую Россию летом 1994 года. Надеюсь, читатель еще не забыл, что это было за время: Россия фактически загибалась под гнетом ельцинских реформ. Уже был всенародно расстрелян парламент, и кровь из русского народа продолжали пить все, кому не лень: как отечественные кровососы, так и забугорные. И вот на этот поистине «пир вурдалаков» с огромной помпой прибыл Солженицын.
Судя по всему, российские власти были не в большом восторге от его решения вернуться на родину. Нет, публично они его всегда всячески расхваливали, но это была любовь из разряда «на расстоянии». Все же знали, что Солженицын натура сложная, себе на уме и неизвестно, какие коленца он может выкинуть по поводу того, что увидит на родине. Однако и препятствовать его возвращению было нельзя – общественность, в том числе и мировая, могла этого не понять. Короче, писателю дали «добро» на возвращение, дабы заткнуть рот тем критикам, кто кричал о том, что Россия при Ельцине стала вотчиной Запада и еврейской олигархии. Якобы «русский националист» Солженицын должен был на собственном примере доказать: Россия сегодня – и русская тоже. Возвращенец высадился во Владивостоке, чтобы оттуда поездом через всю страну добраться до Москвы. Здесь его встречали торжественно практически все фракции.

Власти поселили Солженицына на бывшей (перестроенной) даче сталинского наркома Л.Кагановича в Троице-Лыкове, окружили заботой и вниманием. В Малом театре тут же поставили его пьесу «Пир победителей», которую М.Шолохов когда-то назвал «клеветой на Советскую Армию». Но кто в ельцинской России вспоминал Шолохова добрым словом: всего лишь народ. Власть же давно записала его в свои вороги и даже исключила его произведения из школьной программы. То ли дело Солженицын: ненавистник Советской власти, любимец Запада – короче, свой человек! Но власть рано радовалась. В 1995 году Солженицыну предоставили возможность вещать в массовом эфире – разрешили вести 10-минутную программу на ОРТ (в тогдашней вотчине олигарха Бориса Березовского). Однако очень скоро власть поняла, что поступила опрометчиво. В передаче Солженицын взялся учить уму-разуму не только рядовых россиян, но и кремлевских небожителей. Последние пытались как-то вразумить писателя: высокие чиновники из Кремля имели с ним несколько встреч тет-а-тет. Дескать, клеймите коммунизм, но нас, пожалуйста, не трожьте. Но Солженицын слушать их не стал, поскольку всегда считал себя фигурой самостоятельной, да еще защищенной мировым общественным мнением: как-никак нобелевский лауреат и один из столпов антикоммунизма.

Тогда российские власти поступили решительно – в конце 95-го передача Солженицына была закрыта. При этом причина была придумана смехотворная: мол, она слишком... скучная. Объясняться с общественностью был отряжен генпродюсер ОРТ К.Эрнст, который заявил следующее: «При всем моем уважении к Александру Исаевичу я считаю, что телевидение его девальвировало. Меня удивила реакция журналистов: единодушно называли программу скучной и чуть ли не требовали ее снятия, а после снятия те же люди стали яростно защищать Солженицына. На мой взгляд, мы приняли правильное решение, сняв программу, но это не значит, что Солженицын запрещен на Первом канале. Как только он захочет выступить – мы готовы предоставить ему такую возможность...»

Этот скандал со всей убедительностью продемонстрировал всему миру, какое место Солженицыну отвели отныне российские правители в политическом пространстве – на обочине. Однако писатель не стал особенно возмущаться и фактически ушел в тень, став уже не вермонтским отшельником, а троице-лыковским. Что вполне закономерно, поскольку бороться с этим режимом в его планы не входило – он его вполне удовлетворял. В этом качестве фактического «свадебного генерала» Солженицын и дожил остаток своих лет.
И мы видели, как власть благодарно провожала его в последний путь.

Фёдор Раззаков

Источник